Джулия Грин - Неукротимое сердце Страница 35

Цвет этих холмов постепенно менялся от коричневого до серого, а затем до темно-серого, и окружающая местность была угрюмой, холодной и сырой. На обширном, покрытом вереском, волнистом пространстве не было ни деревьев, ни кустарников, ни домов — только тут и там с большими интервалами появлялись одинокие лачуги, которые, казалось, вросли в холмы, угрожающе нависшие над ними. Когда они поднялись выше, в воздухе появились хлопья снега и почувствовалась пронизывающая до костей сырость, чего Бью никогда раньше не испытывал.

К полудню они подошли к самой длинной гряде холмов, вершины которых терялись в плотной пелене снега и дождя. Вокруг торчали огромные гранитные пики и валуны, выступающие из грязи, как будто разгневанный Бог собрал сюда камни со всего света.

Впереди среди девонских солдат послышался неясный ропот, и Бью уловил слово «Дартмур».

Когда они наконец поднялись на вершину холма, Бью увидел перед собой местность, почти такую же, как та, через которую они уже проходили, и все же непохожую на нее. Это было гигантское пространство, которое, возможно, только казалось таким от усталости, голода или больного воображения. Перед ними раскинулась широкая долина, уходящая к заоблачным высотам, без деревьев и домов, усеянная тут и там гранитными обломками, кажущимися очень мелкими по сравнению с громадным коричневым пространством. Впереди грязной нитью тянулась дорога, лишенная всякой жизни, без деревьев и домов, где можно было бы укрыться от дождя и ледяного ветра со снегом.

Долина и отдаленные холмы были почти черными, за исключением тех мест, где лежал снег. Тускло-коричневая почва под ногами, когда Бью ковырнул ее носком сапога, оказалась не просто землей, а скользким черным разлагающимся болотистым перегноем.

Люди показались Бью ничтожными насекомыми, ползающими по черной крыше огромного сарая. Насекомыми, которых можно было легко смахнуть с лица земли без всякого сожаления.

Ближе к вечеру они подошли к убогому каменному дому, возвышающемуся среди луж, в которых плескались утки. За ним Бью увидел другой дом, а дальше — изгиб дороги и тропинку, спускающуюся к плоской, голой долине, где было чуть больше домов.

За домами у грязного склона холма распростерлась огромная круглая масса гранита, напоминающая гигантский жернов.

Это мрачное сооружение в форме большого колеса телеги представляло собой наружную каменную стену приблизительно с милю в окружности и высотой в двенадцать футов. На расстоянии тридцати футов от этой стены была еще одна, внутренняя стена, также высотой в двенадцать футов. Наверху над каждой стеной была натянута проволока с подвешенными к ней колокольчиками. Достаточно было лишь слегка прикоснуться к проволоке в любом месте, колокольчики поднимали шум, и стражники, услышав его, прибегали туда с заряженными мушкетами. Выступая внутрь, на стене с равными интервалами располагались укрепления с бойницами, так что из них стражники могли обстреливать из мушкетов весь тюремный двор и поразить любого, кто попытался бы взобраться на стену в надежде совершить побег.

Это огромное опрокинутое колесо было разделено на равные части высокой каменной стеной, пересекающей его по центру. С одной стороны стены были хранилища, служебные и караульные помещения. По другую сторону располагались тюремные строения. Их было семь. Каждое в виде огромного сарая с каменными стенами. Все они были обращены вовнутрь, к общему центру, как гигантские спицы этого огромного колеса. Семь строений были также разделены. Три — с одной стороны двора, три — с другой, а между ними располагалась тюрьма номер четыре, которая была наиболее темной и мрачной и которую прозвали «Черной дырой». В ней содержались самые свирепые и непокорные заключенные.

Высокая стена, отделявшая тюремную половину колеса от другой половины, имела в центре высокие ворота. Ворота вели из тюремной половины на квадратную, шириной в сто футов площадь, которую можно было считать центром колеса.

Заключенных погнали, как баранов, в проход под каменной аркой. Их подгонял отряд шотландцев в юбках, с обнаженными коленями. Затем людей пропустили через внутренние ворота в небольшой каменный дом, который стоял слева, рядом с госпиталем. Их одежда промокла и была покрыта грязью. Грязь виднелась и на волосах. Некоторые из арестантов, вроде Ол'Пендина, не могли стоять на ногах из-за мозолей.

Бью и Син лишь смутно припоминали свою первую ночь в дартмурской тюрьме. Они страшно устали и полагали, что людям дадут еду и отдельное место для сна. Бью, казалось, погрузился в густой туман дремоты — туман, который давил на него почти так же плотно, как вода, когда он погружался в нее с головой. Он ничего не соображал, хотя мог ходить, говорить и даже немного поесть. Позже он припоминал проходящие мимо толпы полуодетых французов и как он шел среди черных людей, каких никогда раньше не видел, не считая африканских праздников в Новом Орлеане. Кроме всего этого, ему помнился сплошной гам, потому что никто из заключенных не мог сидеть спокойно. Они затеяли обмен и торговлю, образовав что-то вроде маленьких магазинчиков, выкрикивали свои товары, торговали вразнос, собирались вокруг импровизированных игорных столов или в миниатюрных ресторанчиках и кафе.

Рано утром, после, казалось, вечной ночи ожидания и кратковременных погружений в сон, Бью и Син были подняты криком со своих постелей и выгнаны во двор вместе с другими заключенными. Слышался отдаленный бой барабанов. Осужденных строили в шеренгу на площади.

Сейчас должно было начаться. Сейчас люди, которые так долго служили Кейт, люди, с которыми они жили и сражались в пороховом дыму, умрут позорной, бесславной, ужасной смертью.

Когда Бью и Син со своими товарищами по камере дошли до площади, она была уже заполнена, и они сразу увидели, что все приготовления завершены. Настало время палача. В шаге от виселицы барабаны не прекращали свою дробь. Вот они начали бить чаще, и на помост вывели первого человека. Шаг за шагом вверх по ступенькам поднимался боцман в сопровождении священника в черном одеянии и двух здоровенных стражников. С каждым шагом барабаны били все громче и торжественнее.

Бью попытался отвести глаза, но не смог. Затрубили рожки, и прогремел пушечный выстрел под громкую барабанную дробь. Затем наступила тишина. Заслоняя солнце, на виселице закачался черный нелепый маятник. Тишина стояла такая, что был слышен каждый скрип.

Толпа людей, пришедших из своих домов, разбросанных по болотам, чтобы посмотреть на казнь, обезумев, закричала охрипшими голосами.

За боцманом последовал штурман Сантьяго, гордо взошедший на помост. Бью был уверен, что слышал пощелкивание его костей даже сквозь крики. Когда рев толпы стих, в наступившей тишине на концах веревок тихо покачивались две фигуры, чьи шеи склонились под ужасным, совершенно противоестественным углом, какого не бывает в жизни.