Лев Толстой - Свет маяка Страница 38

Возня «шортов» в воздухе была демонстрацией — отвлекала внимание от поверхности воды. Другая военная хитрость тоже удалась и имела большое значение: катера атаковали «Гавриила», идя от Петрограда, откуда их никто не ожидал, и было неясно, почему именно в эту ночь штаб базы допустил, что ворота в Среднюю гавань не закрыты боном, которому вдруг понадобился ремонт.

Итак, при появлении буксирного катера, шедшего с «Гавриила», шумящая толпа моряков не осознавала, что дерзкая операция англичан, по существу, провалилась. Ненависть, с которой моряки ожидали пленных, определялась не только видимыми результатами налета. К этому времени в сердцах советских людей накипела злоба на англичан за высадку и бесчинства на Севере, за поддержку Колчака в Сибири, Деникина на Юге, за соучастие в интервенции на Дальнем Востоке, за захват Баку, за расстрел двадцати шести комиссаров осенью 1918 года, за участие английских дипломатов и агентов «Интеллидженс сервис» во всех антисоветских заговорах, будь то в Ярославле, в Вологде, в Москве или в Петрограде, в том числе на Красной Горке.

Блокада с моря, замыкавшая кольцо блокады на суше, также осуществлялась флотом его величества. И Черчилль продолжал посылать снаряжение, танки, самолеты и боеприпасы всем генералам, которые попеременно возглавляли российскую контрреволюцию на разных направлениях.

Мы лишь за две недели до этого читали в «Правде» слова Ленина: «Если вы слышали о заговорах в военной среде, если читали о последнем заговоре в Красной Горке, который чуть не отдал Петроград, что же это было, как не проявление террора со стороны буржуазии всего мира, идущей на какие угодно зверства, преступления и насилия с целью восстановить эксплуататоров в России и заглушить тот пожар социалистической революции, который грозит теперь даже их собственным странам?» [23]

Вот почему гудящая масса моряков на стенке в Кронштадте не собиралась брататься с англичанами или курить с ними сигареты. Слишком много погибло честных, верных патриотов, коммунистов и беспартийных балтийцев; слишком много было голодных и нищих из-за блокады не только в Котлине и Петрограде, но и по всей России.

К моменту подхода катера сквозь толпу решительно протиснулись человек шесть в черных кожаных куртках с портупеями и в фуражках. Нетрудно было догадаться, что они из ВЧК. За ними шел комендантский наряд моряков.

Решительно расчищая место высадки, старший из них все время громко приговаривал:

— Спокойно!.. Товарищи, прошу очистить бон!

Наглый вид британского офицера, сошедшего первым с катера, вызвал довольно мрачную реакцию ожидавших. И хотя эта неорганизованная безоружная толпа англичанам угрожала лишь крепкими словами, все же начальник эскорта встал во главе цепочки из девяти пленных и, вынув из кобуры большой кольт, предупредительно крикнул:

— Товарищи! Спокойно! Этих людей мы должны доставить в госпиталь, а затем в комиссию! Ежели кто сунется, буду стрелять!

И тон и манера старшего чекиста не оставляли сомнений в том, что он будет стрелять, но сохранит порядок. Так было надо. Мрачное ворчание и ругань были единственной реакцией на происходящее.

Вплотную за начальником эскорта, в затылок шел офицер флота его величества в сырой мятой фуражке с кокардой и в полупальто с погонами. И явно по его адресу была пущена реплика: «А хорошо бы сбить спесь с его высокоблагородия!»

Делая вид, что он ничего не понимает, лейтенант пытливо посматривал по сторонам, очевидно интересуясь результатами своей ночной работы. Невольно с досадой подумалось: «Почему им не завязали глаза?»

У большинства остальных были аккуратные марлевые повязки — свидетельство помощи, оказанной нашими врачами после ожогов.

Ночные налетчики держали марку и демонстративно шли, как на прогулке. Один, здоровый рыжий детина, нахально ухмылялся и мимикой и жестами как бы показывал: «Ну что, съели? Всыпали мы вам!»

Замыкавший шествие был забинтован так, что из-под повязки выглядывал только один глаз. Именно он и послужил причиной следующего инцидента:

— Ребята, да это же Моисеев!

— Где?

— Да вот, в повязке — маскируется!

— Братва, стой! Эй, вы, чекисты, надо разобраться!

— Там разберутся! — ответил властный голос начальника эскорта. — Пошли дальше!

Накал настроения матросской массы так быстро подскочил, что явно чувствовалось беспокойство, передавшееся охране. Конечно, не суд Линча, но проверка личности под бинтами могла бы расстроить планы Чрезвычайной комиссии, когда опасавшийся остановки один из британских офицеров поднял руку, призывая всех к вниманию, и на очень плохом русском языке сказал:

— Господа! Вы ошибайтесь — это нет Моисеев. Это старший лейтенант Бремнер.

Наступила пауза.

— А ты кто такой?

— Я есть офицер флота его величества и попал плен военной форме и документами!

— Русский откуда знаешь?

— Я имел честь жить в этом чудесном городе. — И он показал в сторону Петрограда.

Опять пауза. Но на этот раз командир эскорта ее умело использовал и, энергично растолкав ошеломленных народных следователей, крикнул:

— Пошли!

После чего конвой безостановочно дошел до ворот на Усть-Рогатку, где его ждали две санитарные автомашины.

В этот момент кто-то потянул меня за рукав бушлата. Это был старший комендор Капранов. Глухим голосом, отводя глаза в сторону, он сказал твердо и безапелляционно:

— Пошли на корабль!

— Почему?

— Сейчас ваших будут бить!

Сперва я не понял. Затем, услышав новые тона в бурлящем котле, начал протискиваться назад и двинулся за Капрановым.

«Сейчас ваших будут бить».

Нечто подобное уже было пережито в Гельсингфорсе после Октября, когда такую же реакцию вызвало массовое дезертирство офицеров и некоторые случаи их измены.

Медленно, чтобы никто не принял торопливость за страх, я поплелся на корабль. В расходящейся толпе моряков заметил артиллериста-старшину и нескольких матросов из команды «Кобчика». Сопровождают… Создавалось впечатление, что в отместку за предательство Моисеева, которого признали среди выловленных из воды, с нас, кажется, собираются «взыскать».

Вяло передвигая ноги, спустился в кают-компанию, не воспринимая восторженного лепета салажонка Васьки, еще находившегося под впечатлением ночного боя. Очевидно поняв мое состояние, Васька приволок большой чайник, обычно спасающий моряков от всех невзгод.

В какие психологические дебри может углубиться человек, который с 3 часов 45 минут утра, выполняя свой долг, находился в состоянии крайнего нервного и физического напряжения, а теперь сидел в неудобной позе и как бы с огромной скоростью протягивал в памяти киноленту, с мельчайшими подробностями восстанавливавшую перипетии необычной ночи?