Николай Черкашин - Сон «Святого Петра» Страница 4

— Нет. Еще не успел.

— Жаль. Прекрасный фильм. Может быть, вам после него стали бы яснее мотивы поведения Вадима?

— Какие там, к черту, мотивы! — вспылил эксперт. — Там один мотив — рок! Рок-музыка. Вадим и его компания — самые настоящие рокоманы. Наслушались, обалдели и пошли крушить… Хорошо еще, вместо людей им попались статуи… Я скажу вам, как врач… Впрочем, вы и сами биолог… Уж вы-то меня должны понять. Этот «кайф», который ловит молодежь от тяжелого рока, связан с образованием в крови эндофинов — морфиноподобных веществ удовольствия. Таким образом, рок оказывает не только психологическое, но и биохимическое воздействие на человека. Как алкоголь, как героин… С юридической точки зрения неважно, отчего эти парни пришли в раж — от стакана водки, укола иглой или от рок-балдения. Важны последствия этого экстатического состояния. Вы любите рок?

— Нет. Для меня рок — это не музыка. Музыка, как любой вид искусства, призвана возвышать, облагораживать, очищать. Машинные же ритмы рока отупляют, низводят до уровня роботов… Нет, нет… Это не музыка.

— Странно, что вы не сумели втолковать все это своему сыну!

— Тут нет ничего странного! Уверен, что и Вадиму, и его друзьям «тяжелый металл» чего-чего, а уж эстетического удовольствия не доставляет. Просто они бравируют тем, что слушают иную музыку, чем мы, носят иную одежду, чем мы, и даже говорить стараются не так, как мы…

— За что же это мы так провинились перед ними?

— Думаю, что каждое старшее поколение виновно перед теми, кого оно вводит в этот весьма несовершенный мир, а степень его несовершенства возрастает век от века, теперь же, наверное, и год от года…

— По вашей логике, восемнадцатый век во сто раз совершеннее нашего времени?!

— Я не связываю совершенство века лишь со скоростью удовлетворения наших потребностей. Степень несовершенства мира растет вместе с прогрессом орудий смерти, оружия массового уничтожения. Для вас, врача, как и для меня, биолога, это должно быть очевидным.

— Ну что ж… Допустим.

— Так вот, молодежь и не может нам простить того, что мы вызвали ее к жизни в такой мир, где эта жизнь в любой день, в любой час может прерваться… И это чувство тревоги, несовершенства, обиды, естественно, переносится на нас — старших, которые, как им кажется, придумали этот мир и управляют им совершенно по-идиотски. Им невдомек, что мы сами его получили в наследство таким. А раз ничего не успели в нем исправить, перестроить, то мы и виноваты. Но ведь мы действительно перед ними виноваты! Подумайте: их наследство, которое они получат от нас, куда тяжелее того, что мы приняли от отцов, — бинарные газы, «звездные войны», СПИД, наркотики, Чернобыль…

— Простите меня, но вы рассуждаете, как пятнадцатилетний подросток.

— Совершенно верно! Я привел вам аргументы своего сына. Три года назад он швырнул камень в лобовое стекло грузовика, за которым торчал портрет Сталина… Знаете, из старых «Огоньков» вырезают и наклеивают на стеклах. Почему-то это модно среди чистильщиков обуви и грузовых шоферов… Так вот у нас был серьезный разговор с сыном. Я понял, что все положительные деяния Сталина растворились для молодежи в понятии «массовые репрессии». Чем дальше от 37-го, тем труднее все это понять и объяснить… Вадим мне сказал: папа, пока не наказаны те, кто творил беззакония, не может быть и речи о социальной справедливости в нашей стране!

— Но швырянием камней в стекла грузовика и приемами карате социальную справедливость не установишь!..

— Я согласен. А вот для пятнадцатилетних мир — без полутонов.

— Что они знают о тонах и полутонах?! — вскричал Леонид Леонидович. — Когда мне было пятнадцать лет, у меня были арестованы отец и мама — по «делу врачей». Я же не пошел бить стекла и крушить монументы?!

— А зря. Я бы пошел, — тихо сказал Шулейко.

— Ну, в таком случае нам говорить не о чем. И сын ваш — яблоко от яблони.

Шулейко постучал в дверь с табличкой «Следователь» и, не дожидаясь разрешения войти, переступил порог. За канцелярским столом писала что-то молодая женщина в милицейской тужурке. Красивые пышные волосы падали на лейтенантские погончики.

— Можно? — робко осведомился Шулейко.

— Давайте вашу повестку, потребовала женщина, не поднимая головы.

— Простите, я без повестки… Следователь подняла глаза от бумаг.

— Я отец Вадима Шулейко. Мне сказали, вы ведете его дело…

— Извините, я не могу уделить вам времени. Я вас не вызывала. Ко мне сейчас придет свидетель. Мне надо подготовиться… Извините.

— Но как же так? Я же его отец… Я тоже свидетель, если хотите… Я могу рассказать вам о нем гораздо больше, чем любой свидетель.

— И все-таки вам лучше обратиться к адвокату. Для него ваша характеристика сына будет во сто крат важнее…

— А для вас? Вы же должны знать личность своего подсудимого… Нет, обвиняемого. Или как там у вас?

— Подследственного.

— Да-да, вот именно. Под-след-ствен-но-го…

— Хорошо. Что вы хотите сказать? Только коротко. В двух словах, пожалуйста.

— В двух не смогу… Я только что вернулся из экспедиции. Почти год не был дома. И вдруг такая новость…

— Почему новость? У вашего сына уже был привод в милицию.

— Да. Вы правы. Он разбил стекло машины с портретом Сталина.

— Это не меняет сути дела. Он совершил правонарушение, нанес материальный ущерб…

— Материальный ущерб возмещен.

— Не все можно возместить деньгами…

— Согласен… Вы знаете, я вас немножко боюсь… когда не имел дел с милицией, кроме прописки… Но не могу сказать вам самое главное… Вот шел сюда, было ясно. По крайней мере знал с чего начать.

— Выпейте воды.

— Спасибо… Скажите, что ему грозит?

— В драке пострадал сотрудник милиции. Я должна выяснить, кто его ударил. Если это ваш сын, то его ждут исправительно-трудовые работы…

— Простите, как вас зовут?

— Оксана Петровна.

— Оксана Петровна, наверное, у вас есть дети?

— Нет. Но это к делу не относится.

— Да-да… Конечно… Я вижу, мое время вышло. Не буду вас отвлекать. Не буду давить вам на психику. Следователь должен работать непредвзято… Наверно, мне в самом деле надо поговорить с адвокатом…

— Хотите поговорить с сыном?

— Да, конечно! Если это возможно.

Комната свиданий следственного изолятора. Решетки на окнах. За столом двое: юнец лет семнадцати и Алексей Сергеевич.

— Скажи, зачем ты это сделал? — с тяжелым вздохом спросил Шулейко.

Сын смотрел прямо и жестко, он не прятал глаз.

— Понимаешь, папа… Мы уничтожили пошлость… То, что они выставили под маркой «ретро», — это пережитки эпохи культа. Это не имеет право на существование.