Чарльз Элмс - Пираты. Рассказы о знаменитых разбойниках Страница 40

Сото пришел в крепость Гибралтар по чужому пропуску и поселился в убогой таверне, стоявшей в узком переулке, который отходил от главной улицы города. Эту таверну содержал человек по имени Бассо. Это жилище очень соответствует темной жизни Бенито. Мне частенько приходилось проходить ночью мимо двери этой таверны, ибо наша казарма располагалась в нескольких метрах от нее. Всякий раз, когда я видел эту дверь, меня невольно охватывал ужас. Это была прокуренная, грязная забегаловка, в которой сидели группы темных испанцев, мавров и евреев. Их мрачные лица при тусклом свете масляных ламп казались желтыми. Зрелище голых стропил в комнатах, расположенных наверху, которые были видны в лишенные ставней окна, и осознание того, что они висели над головой этого зверя Сото, усиливали мой ужас.

В этом логове негодяй провел несколько недель и все это время наслаждался жизнью, словно никогда никого не убивал. Он сообщил Бассо, что заехал в Гибралтар по пути из Малаги в Кадис и ждет здесь приезда своего друга. Он одевался очень дорого – носил обычно белую английскую шляпу самого лучшего качества, шелковые чулки, белые брюки и голубой сюртук. У него были пышные усы и иссиня-черные, густые, длинные и вьющиеся от природы волосы. Он напоминал лондонского священника, печально известного своими пророческими и антипоэтическими проповедями. У него была коричневая от загара кожа, а осанка и походка говорили о решительном, смелом и отчаянном характере. Я встречался с ним в его камере и во время суда, но, несмотря на то что он сильно исхудал и превратился в скелет, что лицо его стало бледно-желтым, глаза ввалились, а волосы были коротко острижены, было заметно, что это очень сильный человек. Он по-прежнему держался очень прямо и бесстрашно; его подвижные, яркие и злобные глазки, быстрая и точная речь, манера делать краткие и уместные замечания остались прежними. Мне показалось, что этот человек мог бы сделаться героем своей страны, если бы обстоятельства наставили его на правильный путь к славе; но невежество и нищета превратили его в злодея. А ведь он мог бы верой и правдой служить своей несчастной стране и прославить ее! Хотел бы я послушать, что сказали бы френологи, изучив его голову: она показалась мне совершенно необычной, и, разумеется, шишка деструктивности, имеющаяся на ней, полностью подтверждает теорию френологии. Здесь прошел слух, что его череп был отправлен для изучения в Эдинбург; если это правда, то мы, вне всякого сомнения, скоро узнаем мнение ученых об этом предмете, и теория о том, что черепа великих завоевателей очень похожи на черепа величайших убийц, получит новое подтверждение.

Когда я посетил Сото в мавританском замке, где его содержали, он сидел в холодной, узкой, убогой камере на соломенном тюфяке и ел с оловянной тарелки свою простую еду. Я подумал, что он скорее вызывает жалость, чем желание отомстить; он был сильно измучен болезнью и сломлен страданиями, но сохранил свою дружелюбную, открытую и добрую манеру разговора. Сото был не прочь поболтать со мной, что было для него совершенно нехарактерно. Он говорил о своем длительном заключении, пока на его глазах не показались слезы, и с удовлетворением отзывался о приближении суда; но главное качество его характера, а именно свирепость, вспыхнуло в его маленьких, пронзительных черных глазках, когда я собрался уходить. Он с такой ненавистью отзывался о начальнике военной полиции, своем главном страже, что я подумал, будто жажда крови в его душе еще не угасла. Его поведение было совсем другим, когда он появился в зале суда, – мне показалось, что он снова превратился в прежнего Сото, о котором мне столько рассказывали. Он стоял, выпрямившись во весь свой рост, и сохранял спокойствие; говорил сильным голосом, внимательно следил за ходом суда, иногда задавал вопросы свидетелям и в завершение выразил протест против приговора. Порой он заговаривал с полицейскими, охранявшими его, а порой демонстрировал пренебрежительное отношение к своему положению, хотя ему это плохо удавалось. Даже здесь проявилось главное свойство его ума; когда переводчик начал свою работу, он заговорил слишком педантичным и аффектированным языком; Сото его перебил и так нахмурил лоб, что переводчик испугался. «Мужчина, я вас не понимаю; говорите, как и все, по-испански, и я вас выслушаю». Когда ему предъявили кортик, принадлежавший мистеру Робертсону, чемодан и одежду, снятую с мистера Гибсона, и карманную книжку с записями, сделанными рукой несчастного капитана «Утренней звезды», и сказали, что все было найдено в его комнате; когда служанка таверны показала, что видела кортик, лежавший под его подушкой, каждое утро во время уборки его кровати; когда перед ним предстал его собственный чернокожий раб, между двумя восковыми свечами выражение лица этого негодяя предстало в истинном свете – не угнетенное, не грустное, но живое и сердитое. Когда же терпеливым и почтенный губернатор сэр Джордж Дон вынес ему справедливый приговор, он посмотрел на него волком и сохранил ужасное молчание, которое было красноречивее слов.

До самого дня накануне казни преступник упорствовал в том, что он невиновен, и заявлял, что его осудили несправедливо, но неизбежность казни и голос религии наконец заставили его смириться. Он полностью признал свою вину и искренне раскаялся, отдал тюремщику лезвие бритвы, которое спрятал в подошве своей туфли, признавшись, что хотел добавить к своим преступлениям еще и самоубийство, и, по-видимому, стал уже ждать тот момент, когда он предстанет перед Создателем.

Я присутствовал на его казни, и мне кажется, не было более раскаявшегося в своих грехах человека, чем Сото. Он не проявлял никаких признаков страха: твердым шагом шел за погребальной повозкой, смотрел то на гроб, то на распятие, которое держал в руках. Он часто прижимал этот символ божественности к своим губам, повторял молитвы, которые шептал ему в ухо священник, и, по-видимому, думал только о том мире, в который ему предстоит войти. Виселицы стояли на берегу и были обращены в сторону нейтральной территории. Он поднялся на телегу столь же твердо, как и шел за ней, и поднял лицо к небесам, откуда падал дождь, и лицо его было спокойным, отстраненным и невозмутимым. Увидев, что веревка висит слишком высоко, он храбро встал на гроб, сунул в петлю голову и, глядя на колесо, совершившее первый оборот, прошептал: «Прощайте все» – и наклонился, чтобы побыстрее упасть.

Его черный раб стоял на батарее, с дрожью наблюдая за смертью господина, которая положила конец ужасному ряду событий. Он дал себе слово, что, вернувшись домой, расскажет своим африканским соотечественникам об «ужасах» европейской цивилизации. Чернокожий мальчик был оправдан в Кадисе, а люди, бежавшие в Карракас, а также те, кто был арестован после кораблекрушения, были осуждены и казнены. Их четвертовали, а куски тел, в назидание другим пиратам, развесили на крючьях.