Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж! Страница 42

– Значит, так, солдат, слушай. Определимся сразу. В том, что касается войны вообще и честного умерщвления людей, я тебе в подметки не гожусь. Возможно. Готов также признать, что у тебя больше житейский опыт и здоровей практический смысл в голове. Но на крючкотвора я учился шесть лет, и, поверь, быстрей многих. А еще я два года хожу с патрулем в порт. Так что – местность и нравы я знаю лучше. Тебе придется это принять. Пока не освоишься. Ясно?

Медленный кивок.

– Тогда пошли к ребятам.

Воин ухмыляется.

– «Ребята»-то тебя постарше. Иные и в два раза.

– И что?

– Просто – занятно. У тебя, часом, титула никакого нет?

– Есть! Я астуриец.

– Мне говорили. Забыл.

Необидный смех обминаемого оборвал колокол. Теперь – вперед. Факелы, алебарды, кирасы. Монетки в ножнах и гвозди в каблуках! Идет ночная стража!

И снова все спокойно. Рутинные приговоры. Привычные встречи. Нет, тел из реки не вылавливали. Люди в балахонах, лица закрыты остроконечными капюшонами с прорезями для глаз. В руках лопаты… Братство ловцов раков идет выполнять неприятную обязанность разом гробокопателей и похоронщиков. Почему оделись на манер друзей инквизиции? Шутка. Мол, их работу доделываем. Приходится терять почти час – проследить, что грязная работа сделана, составить акт. И снова склады.

– Эй, а поздороваться?

Знакомые фигуры оборачиваются. Складская охрана.

– А мы нынче с пустыми руками, сеньор аль… А, это вы, Не Принимающий Подношений!

– Кроме как интересными слухами.

– Не до слухов, дон Диего. Нас того… уволили.

– За что?

– Дороги показались. Набрали не пойми какой голытьбы, – один из охранников сплевывает, – вот посмотрим, сколько у сеньора Кальяри растащат товара этой же ночкой… Одно хорошо – купец расплатился. Хорошим, твердым серебром.

– Ясно. Что ж, удачи. Надеюсь, с теми дураками, что заняли ваше место…

– Ничего дурного не случится, – согласился охранник и уточнил: – В порту.

Хохотнул. Потом дернул головой.

– Шум, будто… Как раз от нашего бывшего хозяина… Мы ни при чем, ей-богу!

Вопросительный взгляд новенького.

– Даю санкцию. Вы, все трое, – с нами.

Короткий бег. Распахивающаяся навстречу дверь. Тень, за спиной которой отблеск огня, растворяется в непроглядной тьме.

Патруль новый, малознакомый. Жаль.

– Двое, за мной! – А увязалось четверо.

Альгвазилу придется тушить пожар с оставшимися. Управится? Неважно. Огонь – не забота уличного судьи. Зато поджигатель…

Стены без дверей, заборы без лазеек – а глаза привыкли к тьме достаточно, чтобы различить стремящееся прочь пятно. Погоня, отравленная извечной игрой: городское отребье против стражи. Впрямую мешать никто не рискнет, но по мелочи… А всего и нужно – замедлить.

Впрочем, мантию бакалавра права в порту знают. Как и толедский меч, который давно смирился, что во время подобной беготни ему приходится расчищать хозяину дорогу – и не всегда бить плашмя.

Так и выходит – стражники отстали, а алькальд всего лишь не догнал. Уж больно с ним приходится осторожничать. Бывало, и его хватали за длинные полы. Так поутру руки отрубленные собирали и пытались угадать, где чья. Зато теперь только шипят в спину да вываливают под ноги всякий хлам. Надеются, что запнется. За засорение улиц, увы, положена всего лишь порка… И если Церберу-Эспиносе доводится хотя бы прыгнуть вбок или сбиться с шага – радостно кричат. Эта команда на другой стороне.

Оно и понятно – судья друг лишь тому, кому есть что терять, хотя б и жизнь. Не все ее ценят, особенно босую, голодную да вшивую. И если кой-кто успел просыпать немного денег на улицу, улицы воздают тому сполна. Щедрость – закон для любого, кто желает бегать быстрей стражи.

На стороне стражи – охранники складов, вышибалы кабачков и другие солидные, по портовым понятиям, люди. Последнее время к ним относятся и моряки с галеонов. Эти всегда рады схватить убегающего. Уже ему приходится отворачивать от цепких рук, выхваченных шпаг и стремительных бросков. Такая выходит ночная забава, ничем не хуже бега с быками. Так и несется через предместья…

– Сдохни, легавый! – желают одни.

– Дави его, гончая! – орут в спину другие.

Эспиноса и значит – «борзая». Собака короля. Фамилия тех, чьи отцы не выслужили ничего лучшего, но честно отслужили в королевских телохранителях.

Ворота. Настежь, и стражи никакой. Городское правительство вторую неделю проводит опыт: что будет, если снести пережиток мавританских войн.

Поджигатель уходит к собору. Громадине, вознесшейся на месте снесенной мечети. Всего и осталось мавританской кладки, что минарет Хиральда, и тот христианские каменщики нарастили локтей на сто.

Собор – убежище, из которого нет выдачи сорок дней, что бы преступник ни натворил. Правда, под своды укрывающихся, как в былые времена, не пускают. Держат на заднем дворе. Где и стоит подобие цыганского табора – столь же яркое и куда более опасное.

Многие там и добычу прогуливают – шлюхи там есть всегда, и шустрые ноги – принести вино и закуску – тоже. Оказавшись в этой безопасной гавани, бояться нечего, кроме иных ее обитателей. Да еще, пожалуй, жадности соборных служителей – в прежние времена, бывало, и пары реалов было довольно, чтоб те забыли, что ты использовал до конца отведенные тебе церковными установлениями дни и начали счет заново. Теперь для этого требуются дублоны. Которые, впрочем, у многих имеются. Четвертый Филипп, конечно, не Второй – вырос номер, выросла и плата за голову. Зато число убийц умножилось неимоверно! Еще пресловутый Антонио Перес во всей Испании не мог сыскать человека, согласного поработать на королевского секретаря мечом и кинжалом, а ныне от кандидатур нет отбоя.

Иные, правда, истребовав задаток, немедленно исчезнут, но и настоящих волков на задворках собора укрывается немало. Войти под сень растущих в убежище апельсиновых деревьев для алькальда – штука совершенно невозможная. Едва шагнув за цепи ограждения, беглец может показать закону похабный жест. Отдышаться. Послать за бурдюком вина – залить винцом проявившуюся в коленях дрожь.

И краем глаза проследить за уличным судьей. За нарушение убежища полагается отлучение от Церкви, но мало ли что сгоряча взбредет в голову легавому?

Тот, впрочем, не кажется особенно разочарованным. Вздергивает нос повыше – и тяжелая створка двери пропускает его в готическую темень. Словно горгулья спешит занять место на крыше, чтобы утром окаменеть – до заката. Откуда знать человеку, только начавшему праздновать второе рождение, что вновь обретенная жизнь висит на волоске, и та самая горгулья, цветом схожая с медной окалиной, тянет за струны и блоки тяжелой древней машины, именуемой церковной администрацией?