Флот и крепость. Синопский бой - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский Страница 45

Нахимов засветло побывал на всех судах своей эскадры, поздравляя виновников еще и другого торжества — торжества над бурным морем, не только над сотнями турецких орудий, береговых и морских. Раненые суда, как и раненые матросы в судовых госпиталях, очень волновали Павла Степановича теперь, когда он сидел в кают-компании «Константина» со всеми приглашенными на ужин.

— Бедному Майстренко с «Ростислава» выжгло взрывом оба глаза, — говорил он. — Страдает, мучается, хотя и терпит… Его бы теперь же в госпиталь на берег — там у лекарей больше средств утихомирить боль; а вот на поди, — нельзя отправить на берег! Терпи, матрос!.. И сколько их там, на «Ростиславе», положительно вповалку лежат; однако и для них не сделал исключения князь!.. Признаться, не понимаю-с… Совершенно не в состоянии понять-с… Матросы-то чем же оказались виноваты? За что на них наложили взыскание?.. А вы, Владимир Иванович, какого редкостного штурмана лишились, — обратился он к Истомину. — Какая потеря для всего флота — этот штабс-капитан Родионов!

— Он держится бодро, хотя, конечно, страдает, — отозвался Истомин. — Главное, что его мучает, — как жена его встретит, безрукого… И что замечательно, говорит, руки по самое плечо нет, а чувствую все время, что пальцы на этой самой руке очень болят и их вроде как сводит судорогой…

— Чем же ему оторвало руку? — справился Панфилов. — Ядром или…

— Ядром… Мичман Ребиндер с верхней батареи кричал Родионову на ют: «Укажите направление батарее!..» За дымом с нижних деков Ребиндеру не было видно, куда стрелять, а береговая батарея лепила в нас ядро за ядром… Родионов Ребиндера все-таки расслышал, и ему с юта было, конечно, гораздо виднее, но тут вдруг ядро попадает в катер, от катера щепки летят прямо в лицо Родионову… Он левой рукой обтирал кровь с лица, а правую протянул, чтобы дать направление мичману, и вот тут-то как раз ядро и ударило в эту руку — оторвало прочь… Так что сначала рука Родионова упала на шканцы, а потом и он сам… Да, веселый такой человек всегда был, что как-то даже не верится, что больше уж ему не придется служить во флоте… И мичман все тоскует. «Если бы не я, говорит, со своим глупым вопросом, ничего бы такого не случилось!»

— Да, вот-с, ждет жена и не знает, что случилось с мужем, ждут жены матросов и тоже не знают, — и с той стороны и с этой напрасные только волнения, вот что-с, — сказал Нахимов. — И хотя бы князь приказал доставить нам лес для починки судов, однако же и этого нет… А что, если неприятельский флот подойдет к Севастополю, а? Как мы тогда? Ведь мы его в таком состоянии и встретить не можем, вот что-с! Вот это будет тогда позор так позор, когда нам придется прятаться от противника за свои форты-с!

— Не в этом ли и заключена причина карантинных флагов? — спросил его Новосильский. — Есть такая украинская поговорка: «Круты, та не перекручуй!» Вот это, мне так кажется, Павел Степанович, нам и хотел внушить князь: «Перекрутили, мол, шельмецы!..» Послали, дескать, вашу свору только заполевать оленя, а вы его слопали совсем с требухой.

— Хорош олень! — засмеялся Панфилов, который хотя и не был сам участником боя, но по «Марии» мог судить о силе турецкого огня.

— Да ведь у князя об этом звере свое понятие, а в Петербурге он, может быть, кажется и совсем ручным, — объяснил Новосильский.

— Мы наказаны, это очевидно, — сказал Кутров. — Карантинные флаги — просто дисциплинарная мера!

— Эскадра пришла и с приходу посажена под арест вся в целом, — уточнил его слова Кузнецов, а Микрюков дополнил:

— Особенный гнев князя вызвал, конечно, капитан Барановский, тем, что переломил себе обе ноги мачтой!

— Да, вот, господа, потерял наш флот очень хорошего штаб-офицера! Жаль, весьма жаль! — покачал головой Нахимов. — Говорил мне Земан, что одну ногу придется, пожалуй, отрезать; и куда же он тогда, бедный? Хотя бы смотрителем в какой-нибудь лазарет взяли.

— Земан говорит одно, а в нашем госпитале на берегу, может быть, сказали бы и другое, — заметил Истомин. — Ведь раны такого свойства не могут ждать, когда карантинные флаги прикажут снять с судов. Не снять ли с «Марии» Барановского этой ночью, да не отправить ли его в госпиталь?

Нахимов отозвался на это не совсем определенно, однако для всех понятно:

— Князь, Владимир Иваныч, не Осман-паша… С Османом мы сладили, а тут… — И он поиграл пальцами по столу и добавил: — На Османа князь даже поглядеть не захотел, так боялся получить от него холеру… Но довольно все-таки об этом… Что же, как говорится, всякому свое: кому сражаться с турками, кому с турецкой холерой. Но я не политик, господа, я моряк и в политике смыслю мало-с, да-с, очень мало-с… Ловуш-ка? — вдруг раздельно и несколько даже фальцетно выкрикнул он. — Кто это мне — кажется, Владимир Алексеич — сказал: «А что, если это нам Англия ловушку поставила в Синопе, а мы в эту ловушку и втюхались с головой!..» А совсем бы не надо?.. Погорячились? Дурака сваляли? Вот как-с? Дурака… А если бы нас побили, тогда бы мы оказались умники? Так, что ли-с?.. Однако князь поздравлял же с победой, пусть и не от чистого сердца… Поздравил и поспешно нас оставил, и — в карантин-с!.. Да, трудно, трудно тут что-нибудь понять-с, господа! Поэтому напрягать мозгов не будем напрасно, а приступим своими силами и средствами к ужину.

Нахимов, обращаясь к флагманам и командирам судов своего отряда с последними словами, старался показаться бодрым, боевым — именно боевым, — как будто предстоял всем третий бой, но уже не с турками, не с бурным морем, а с непосредственным начальством, противником, наименее постижимым и совершенно непобедимым, какую бы доблесть ни проявили командиры и команды.

И хотя по адресу Меншикова было сказано в этот вечер на «Константине» достаточно едких словечек, но все-таки ничего не оставалось делать, как сойтись на мнении, что утро вечера мудренее, что утром на другой день, когда окончательно будет установлено, что ни одного случая холеры на судах, пришедших из Синопской бухты, не наблюдено, карантинные флаги будут, разумеется, сняты и победа будет отпразднована в Севастополе так звонко, как только можно.

А между тем по приказанию светлейшего эскадра-победительница была оцеплена кордоном мелких сторожевых судов, с которых должны были зорко следить, чтобы никто, даже сам Нахимов, не вздумал отправиться на катере на берег: нечего было и