Петр Северов - Морские были Страница 6

В течение пяти суток, пока продолжался шторм, путники невольно должны были находиться в гостях у одного из прибрежных племён Африки. Вожак остался вполне доволен подарками. К исходу пятых суток он ласково простился со шкипером и купцами. Заметно облегчённая тава взяла курс на север, несколько отклоняясь к востоку, и через двенадцать суток прибыла в аравийский порт Маскат. Отсюда Никитин, не задерживаясь, перебрался в Ормуз, а дальше лежала сухопутная дорога через Бендер, Лар, Шираз, Исфахан, Тебриз и многие другие города — до Трапезунда.

Никитин не задерживался в пути. В Иране со дня на день могли начаться военные действия. Поэтому Никитин спешил на север, поближе к русской земле. Большую часть пути шёл он пешком, обходя селения и города, в которых положение было особенно тревожным. По пути к портовому городу Трапезунду Никитин попал в ставку предводителя воинственных туркменских племён Узун-Хасана.

С подозрением, которое вскоре сменилось интересом, воины-кочевники слушали рассказ Никитина о его странствиях. Сам Узун-Хасан назвал его отважным человеком и пожелал тверичу счастливого пути.

Но именно в те дни, когда Никитин находился в этой степной ставке, разгорелись военные действия между Узун-Хасаном и турецким султаном Мухамедом II. Армия Узун-Хасана в те времена представляла немалую силу, и начавшиеся сражения должны были охватить очень обширные районы.

Никитин снова оказался в большой опасности. Ему предстояло перейти через линию фронта. Турки могли посчитать его агентом Узун-Хасана. В горестном раздумьи тверич записывает: «…ано пути нету некуды»… Все же ему удаётся пробраться в Трапезунд. И здесь случилось то, чего он опасался: турецкие власти заподозрили в нем шпиона, подосланного Узун-Хасаном. Арест, обыск и допросы, конечно, не дали туркам никаких улик против Никитина. Однако у путешественника были отобраны последние гроши…

Кое-как уговорился Никитин с моряками, чтобы переправили его через Чёрное море, третье море на его пути. После многих мытарств Афанасий Никитин направился в Кафу (Феодосию). Здесь, в Крыму, рассчитывал он встретить земляков. В Кафе было даже русское подворье, где останавливались русские торговые люди, прорывавшиеся со своими товарами мимо всех татарских засад.

С волнением считал Никитин часы и минуты, оставшиеся до встречи с земляками. Какой будет эта встреча? Какие редкостные товары покажет он им, соотечественникам? Ведь в дорожном мешке у Никитина ничего не осталось. Остался только дневник, правдивое сказание о древней великой стране, в которую прошёл он через все преграды, чтобы поведать о ней на Руси.

Велико было то радостное изумление, с которым встретили Никитина русские люди в Кафе! Они и сами видывали виды, не раз ходили в дальние страны, не так уж просто было чем-нибудь их удивить. Но Индия!.. О ней только пелось в былинах, только сказки рассказывали о чудесной этой стороне. И вот простой тверич сам побывал в Индии, видел её, изучил, описал… Счастливый человек! И Никитин понял, что в этом дневнике — его действительное богатство.

…В 1475 году из Литвы в Москву возвратились русские торговые люди. Кроме разных товаров, привезли они одну загадочную вещь. Это была объёмистая, истрёпанная тетрадь, исписанная различными чернилами, со множеством непонятных иноземных слов, которыми, как видно, были названы неведомые заграничные города, имена и фамилии неизвестных людей и цены на товары.

Купцы случайно подобрали эту тетрадь в дороге и, считая, что она, может быть, утеряна какой-нибудь важной особой, передали её в Москве великокняжескому дьяку Василию Мамыреву. Дьяк Мамырев первый прочитал «Хождение за три моря» Афанасия Никитина. Документ представился ему настолько интересным, что Мамырев не замедлил передать его летописцу.

Замечательные путевые записи отважного русского человека, побывавшего в Индии почти на тридцать лет раньше португальца Васко да Гамы, дошли в летописи до нашего времени.

От себя летописец добавляет, что Афанасий Никитин «не дошед умер» в пути вблизи Смоленска.

Причины и обстоятельства его смерти неизвестны. Быть может, литовские князья, как раньше трапезундские турки, заподозрили в нем московского «лазутчика», возможно что-то иное помешало ему донести драгоценный свой дневник в подарок родному городу.

Но записи Никитина стали достоянием всего русского народа. Это ценный литературный памятник, который неопровержимо доказывает, что задолго до прибытия европейских завоевателей сын нашей родины Афанасий Никитин без корысти, без обмана, с честным и чистым сердцем пришёл в далёкую страну и первый пронёс по её городам и селениям гордое имя — Россия.

Казак Семейка, служилый человек

На дальних сибирских дорогах, в отрядах служилых людей, в маленьких, обнесённых частоколом селениях, где встречались удалые путники этого необъятного края, немногие знали по фамилии казака Семейку.

Настоящее имя его — Семён — было переделано кем-то в уменьшительное — Семейка, но звучало оно не пренебрежительно, — ласково.

Люди бывалые, исходившие звериными тропами огромные просторы тундры и тайги, отзывались о Семейке с похвалою, говорили, будто дрался он в сорока сражениях и на теле его на осталось живого места: все оно было покрыто шрамами и рубцами.

Но Семейка об этих бесчисленных схватках, о своих удивительных приключениях и отважных походах рассказывать не любил. В два слова вкладывалось у него все пережитое:

— Такова служба…

А государева служба в диком, неизведанном краю в те далекие годы была очень тяжела. Исследуя новые земли, собирая, нередко с боями, для царской казны ясак — налог, который вносился обычно пушниной, мамонтовой костью, моржовыми клыками, — служилые люди уходили от Якутска (в то время опорного пункта русских на реке Лене) за сотни и тысячи вёрст. В этих походах бесследно погибали целые отряды землепроходцев: воины сибирских племён, присоединённых к России, нападали на них в таёжных дебрях, горных долинах, тундровых топях, устраивали засады при переправах через могучие реки. Многих обрекали на гибель голод, холод, цинга.

Нужна была особая закалка, воля и поистине железный характер, чтобы преодолеть все эти невзгоды и добыть для родины новые земли, а для царёвой казны — ясак.

Даже в челобитных закалённого казака Семейки, которые он слал царю, словно сдержанный стон, иногда прорывались жалобы. Он описывал, как «помирал голодной смертью», «сосновую и лиственную кору ел», «многие годы всякую нужду и бедствие терпел», «голову свою складывал, раны великие приимал»…