Юрий Рытхэу - Остров надежды Страница 7

И Нанехак и Апар чувствовали, что сдерживаются уже с трудом, старались не прикасаться друг к другу.

И все же беда случилась. Как раз в ту ночь, когда на рейде бухты встала американская шхуна и в Урилыке началось пьяное веселье.

Сначала Нанехак и Апар лежали, как всегда, рядом, остерегаясь дотрагиваться, чтобы не зажечь огня, тлеющего у каждого из них в груди. Но под утро они все же оказались в объятиях друг друга, и Нанехак почудилось, что в нее вошло горячее весеннее солнце, лучи которого пробиваются даже сквозь густую шерсть оленьего полога. Это было таким блаженством, какого прежде она никогда не испытывала. Только теснота и присутствие отца удерживали ее от слишком бурного выражения своего восторга. Ей хотелось закричать на весь мир, поделиться радостью, но она молчала.

Блаженство ушло не сразу, а продолжалось, медленно угасая, как долгий летний день, когда солнце катится по горизонту и постепенно тускнеет, бросая на прощание отблески уходящего дня, как бы вновь напоминая о былой, о многоцветном прекрасном мире, в котором растворяется твое существо, становится частью огромной и вечной радости. И кажется тогда: все, что было прежде, — это какое-то тусклое бескрасочное существование, монотонная череда одинаковых дней и ночей. И вдруг в эту жизнь ворвалось нечто новое — неведомое и прекрасное. Отдаленно это можно было сравнить с тем, что видела Нанехак еще маленькой девочкой, когда вереница вельботов и кожаных байдар приволокла к берегу добытого далеко в море огромного гренландского кита. Случилось это после долгих дней голодовки, когда приходилось есть даже вонючую землю со дна опустевших мясных ям, жевать сухие кожаные ремни, пожухлую траву… А тут — гигантская туша, целая гора жира и мяса, которая надвигалась на берег и, казалось, затмевала и небо и землю, и главное — все это можно было есть, начиная от кожи — мантака, проложенного щедрой полосой белого жира, от огромного нежного языка до черного, исходящего кровью мяса.

Нет, то, что случилось в эту ночь, не сравнить с простым насыщением изголодавшегося желудка.

Это было нечто новое, прекрасное, обещающее любовь и счастье.

Просветленными глазами, с особой нежностью посмотрела она в то утро на Апара, человека, пришедшего из-за тундровых холмов, потому что ему понадобилась жена. Из многих девушек, которые играли тогда на берегу тихой бухты, он выбрал именно ее, Нанехак, и вошел к ней в ярангу, проведя ночь в холодной половине, рядом с собаками.

Оленные чукчи редко роднились с эскимосами. Если они и соединялись с береговыми жителями, то чаще всего с людьми своего племени. Апар был из рода небогатых оленеводов. Стадо их едва насчитывало несколько десятков оленей, и голод в их стойбище был таким же частым гостем, как и на берегу бухты Провидения. Для эскимоса, прирожденного охотника, было неясно: как можно голодать, если еда сама бродит возле яранг. Видимо, потому приморский народ всегда был подозрителен к тундровым кочевникам, что, однако, не мешало им жить в мире, обмениваться моржовыми и оленьими шкурами, жиром, ремнями, устраивать совместные песенно-танцевальные состязания и даже родниться.

Но в Урилыке это был первый случай, когда кочевой человек пришел в ярангу эскимоса, чтобы отработать избранницу. Со стороны, конечно, могло показаться: Иероку, мол, повезло. Во-первых, родство с кочевником, даже бедным, считалось достаточно высокородным и сулило какие-то выгоды; а во-вторых, он на несколько лет получал дарового помощника, которым можно было помыкать, загружать самой тяжелой работой и держать при этом в постоянном страхе возможного отказа. Правда, отказывали все же редко, но, люди помнят, иногда и такое случалось.

Апар был высок, длинноног и, несмотря на тонкую кость, обладал незаурядной силой. Он доказал это на первых же состязаниях борцов, когда на припорошенной снегом гальке местный силач Кивьяна попробовал его уложить на лопатки. Кивьяна, прежде чем одолел соперника, сам дважды оказывался на земле, и каждый раз сконфуженно объяснял случившееся тем, что подошвы на его торбазах слишком скользкие.

На тонком выразительном лице Апара заметно пробивалась полоска усов, широко расставленные глаза смотрели всегда с затаенной улыбкой.

Нанехак была и смущена и озадачена выбором оленевода. Поначалу она просто испугалась, вообразив, что этот чужой странный парень, не умевший даже говорить по-эскимосски, возьмет и увезет ее в далекую тундру, где нет вольного морского простора и оленье хорканье заменяет шумный вздох приплывшего к берегу гренландского кита.

Тем более что был случай, когда она пережила настоящий ужас. До сих пор при одной мысли об этом у нее замирает сердце и холодеет в груди.

Произошло это туманной летней ночью. Они играли с подругой на берегу бухты. Видимо, была уже полночь, но летняя, светлая полночь, и только тишина на земле и о воде говорили о том, что все вокруг спит.

Туман пологом прикрыл тихую бухту, и странно было видеть, как он обрывается у самого уреза воды, над прибоем, сквозь который виднелись мелкие прозрачные медузы, тихо покачивающиеся в такт дыханию океана. Иногда казалось, что, кроме них, двух юных девушек, во всем мире никого больше нет, что они самые первые родившиеся на земле существа. Так говорилось в древних легендах о происхождении человеческой жизни.

Будто бы жила поначалу только одна Женщина на этом берегу, которая даже и не подозревала, кто она — то ли зверь, то ли камень, то ли волна, то ли тень от пробегающего облака. Пока не приплыл Кит. И он так пленился красотой девушки, что превратился в Мужчину и стал мужем той Первой Женщины. От них и пошел приморский народ, народ охотников на крупного морского зверя.

Вдруг в плотном пологе тумана послышался плеск весел и чей-то негромкий разговор — кто-то приближался к берегу. Любопытство пересилило страх, и девушки, притаившись, остались на берегу. Видно, приплыла какая-то торговая американская шхуна. Моряки облюбовали эту тихую бухту и отсиживались здесь во время бури.

Нос деревянной шлюпки неожиданно высунулся из густой пелены тумана и ткнулся в разноцветную гальку, на которой сохли красные морские звезды, крабы, ленты темно-коричневой ламинарии, куски древесной коры…

В шлюпке были двое. Они, наверное, не ожидали увидеть здесь людей, и поначалу в их больших голубых глазах Нанехак заметила внезапный испуг. Но он тут же прошел, и тот, кто стоял на носу шлюпки, крикнув что-то товарищу, спрыгнул на берег и кинулся к застывшим в растерянности девушкам.

Нанехак пыталась бежать, но ноги словно примерзли к мокрой гальке, и все тело как-то странно оцепенело. Даже голос пропал, она не могла позвать на помощь сородичей.