Владимир Евгеньев - Огни святого Эльма Страница 74

— Да, мы все загружены в матрицу, — добавила Соня.

— Куда, куда загружены?

— Неважно, фильм есть такой.

— Да, фильмы это здорово, кинематограф настоящее чудо, на одной из остановок лет тридцать назад мне посчастливилось попасть в кино.

— Не знаю, меня уже ничего не радует, ни на корабле, ни в моем прошлом.

— А как же наша любовь?

— Любовь это все-таки не вся жизнь, а больше у меня ничего нет, — грустно сказала Соня.

— Так что же тебе нужно? — спросил Элай.

— В том то и проблема, что я не знаю, от этого тревога и тоска, — ответила София. — Моя психотерапевт говорила, что это называется поиском себя, у всех людей в юности наступает такой этап, который надо пройти. Но мне кажется, такая тоска преследует всех людей, не зря же говорят о сплине, о вселенской грусти. Думаю, во многом от этой неясной, жестокой, терзающей душу печали люди начинают пить и принимать наркотики.

— Да, в жизни очень много грусти, горя и тоски, бесконечно много, — ответил Элай и, взрослея, человек понимает это. — Я не знаю, что с этим делать, скорее всего, нужно как-то попытаться сделать свою жизнь радостной, не с помощью исключительно алкоголя, конечно, но на нашем корабле это невозможно. Думаю, если бы проклятие было снято, я бы что-нибудь придумал.

— Что?

— Может быть, исполнял бы песни, писал музыку, только это у меня хорошо получается, кроме лазанья по мачтам. Но парусники больше не строят.

— Ну, если бы ты стал известным и богатым певцом и композитором, это избавило бы тебя от тоски.

— Я не уверен в этом. Разве обеспеченные люди свободны от печали? В богачах, которые приходили к нам в монастырь, я никогда не замечал жизнерадостного веселья. По-моему вселенская грусть даже давит на них сильнее, чем на всех остальных, — грустно улыбнулся Элай.

— Да, некоторых это тоска просто сводит с ума. Моя психотерапевт говорила, что у меня пограничное состояние психики. Не пугайся, но это значит, что я иногда нахожусь на грани безумия.

— А разве мы все не совершаем иногда безрассудные, непонятные нам самим поступки? — спросил Элай. — В этом мире сохранить рассудок очень трудно. Люди одурманивают себя алкоголем, наркотиками, случайными связями, чтобы забыть про ужас, боль, несправедливость, жестокость этого извращенного, сводящего с ума кошмара, который мы называем жизнью.

— Извращенного кошмара? А ведь кто-то недавно говорил, что жизнь прекрасна, — сказала Соня, проведя рукой по лицу Элая, будто она хотела смахнуть с него что-то.

— Ну да, с другой стороны, она прекрасна, ведь кроме ночи есть еще и день, кроме арктических льдов есть Канарские острова, кроме штормов на море бывает штиль.

— Ну да, все это понимают, я сама не так давно говорила, что на земле так много горя и, тем не менее, жизнь так хороша. Но в минуты тоски и мрачного настроения меня это не утешает. И все-таки с тобой я почему-то стала спокойнее, ты мне очень помогаешь, — сказала София. — Я устала и хочу спать.

— Я люблю тебя, — прошептал Элай, и Соня уснула у него на плече. Плавание продолжилось еще несколько дней без особых приключений.

И вот настал момент, когда все с облегчением почувствовали, что корабль, наконец, остановился.

«Слушай, Даня, неужели мы, наконец, остановились? Неужели это воскресенье, я даже не верю».

«Да, Соня, я вел отсчет».

«Ты как хочешь, но я никуда не пойду. И ты никуда не пойдешь. Сейчас мы наедимся и ляжем спать».

«А дальше?»

«Там видно будет. Не хочу думать ни о чем».

«Давай спросим, что это за порт».

«Какая разница, злой рок играет с нами. Как плохо все закончилось в Амстердаме и на Канарах! Так же закончится везде».

«И что же делать?»

«Сначала надо выспаться. Эй, что такое? Кто там? Что вам надо?»

В дверях показался здоровенный толстяк с огромной бородой и закрытой белым колпаком лысиной. Широкий нос, немножко покатый лоб, глубоко посаженные хитрые глазки, большой рот, полные румяные щеки. Это был корабельный кок, человек, влюбленный в свое дело, хитрый, вороватый, не отличавшейся большой храбростью.

Сам он был изысканным утонченнейшим гурманом, любил кормить людей, и всегда переживал, когда кто-то рядом с ним голодал.

«Госпожа, капитан разрешил загрузить в эту каюту дефицитные продукты, иначе все растащат. Я должен сварить русское блюдо — мясную солянку. Сюда занесут полуфабрикаты», — добродушно заявил кок.

Двое матросов, ругаясь и торопясь, стали заносить ящики и ставить их на полу каюты.

«Где вы успели все это достать?»

«Юная леди, я побывал во всех уголках земли, знаю, где что продается. А это же город Санкт-Петербург, здесь все можно купить и быстро».

«Соня, это же Петербург! — закричал Данила. — Давай скорее собираться!»

«Дань, мне плохо!».

«Что за глупости? Сейчас не время для капризов. Посмотри, какой шанс — мы в двух шагах от дома, Соня!», — он схватил ее за руку.

«Даня, я боюсь, что получится также как в Амстердаме, все уплывет из-под нашего носа. Да куда вы ставите свои поганые ящики, нам же надо мыться!»

«Помоги мне, я не знаю, что делать! Я боюсь, Даня, боюсь!»

«Не бойся, возьми себя в руки. Выйдем хоть на палубу, посмотрим».

«Нет, я не могу!» — крикнула Соня и быстро выскочила на палубу.

Ничего не было видно — сплошной молочно-белый туман. Небольшая пристань свежевыструганных досок, такая же, как та, с которой они ступили на этот проклятый корабль в Турции. Мимо них прошествовала группа матросов, одетых в современную одежду.

Они говорили между собой.

«Гильермо испугался, он боится русских».

«Ничего, я знаю здесь бордель, где отлично понимают по-английски, главное чтобы были деньги. Здесь очень дорогие проститутки», — заметил другой.

«Есть и дешевые, — хохотнул третий, — но туда лучше не соваться».

«Как-то не верится, что это Питер», — сказала Соня. К ней начала возвращаться надежда. Ее обуревали странные чувства, так молодой человек подходит к школе, которую закончил несколько лет назад. Он уже много знает о жизни и все до неузнаваемости изменилось в его душе, но сердце греют светлые и грустные воспоминания о детстве.

Тут к Соне подошел Дирк, он был в красивой рубашке в сине-красную полоску, в дорогих джинсах и роскошных полуботинках, в руке у него был новенький дипломат. Штурман уже успел вымыться и побриться, от него пахло дорогими духами.

«А я знаю, о чем вы думаете, Софи», — сказал он, подходя к ней.

«Правда? Вы умеете читать чужие мысли? Я не хочу с Вами разговаривать после того, что произошло в Амстердаме.»

«Я хотел бы извиниться за то, что там произошло, мы оба были в состоянии наркотического опьянения, вели себя неадекватно. Мне известно, что вы встречаетесь с Элаем, но скоро вы поймете, что это ошибка».