Патрик О'Брайан - Миссия в ионическом море Страница 80

- Удача капитана снова при нем, - пробормотал Бонден, сидя на трапе и вышивая "Сюрприз" на ленте своей парадной шляпы.

- Ну, надеюсь на это, и уверен в ней, - отозвался его двоюродный брат - тугодум Джо. - Её не видно уже достаточно долго. Убери свою толстую задницу с моей новой рубахи, шлюхино отродье, - обратился он негромко к другому своему соседу - морскому пехотинцу.

- Надеюсь только, что не даст по голове, вот и все, - сказал Бонден, вытянув руки и коснувшись деревянной станины орудия номер восемь.

Джо кивнул. Хотя и тугодум, он прекрасно понял смысл бонденовской "удачи". Это не случай, банальная удача, вовсе нет, но другое понятие вообще, почти мистического свойства, как милость какого-то божества или, в крайнем случае, как нечто вещественное, и если она привалит слишком большой, это может оказаться фатальным - слишком жаркая благодать. В любом случае, к ней следовало относиться с большим уважением, почти не называя, с помощью намеков или иносказаний, никогда не объясняя.

Не имелось какой-либо явной связи удачи с моральными качествами или с красотой, но её обладатели, как правило, бывали всеми любимы и довольно привлекательны и частенько замечали, что удача сопутствует определенного рода счастью. Именно это качество, гораздо больше, чем захваченные им призы, являлось причиной, а не следствием, заставившей нижнюю палубу заговорить о Счастливчике Джеке Обри в начале его карьеры. И именно благочестие на этом древнем языческом уровне заставило сейчас Бондена возражать против «излишков».

Капитан Обри, глядя поверх поручня наветренного борта, улыбался, вспомнив незамысловатую забаву, что была у него на этом самом корабле еще юнгой, когда услышал скрип сапог барабанщика морской пехоты, поднимающегося на корму.

- Так держать, Дайс, - сказал он рулевому, бросил последний машинальный взгляд на колдунчик и пошел вниз за своим лучшим шейным платком и завязывал его, когда барабан пробил "Ростбиф старой Англии", затем, низко пригнувшись под бимсами, вошел в кают-компанию, едва только Пуллингс занял свою позицию у двери, чтобы его поприветствовать.

- Что ж, это намного уютнее и по-домашнему, - сказал Джек, улыбаясь дружелюбным лицам, числом восемь, плотно сгрудившимся вокруг кают-компанейского стола. Хотя "по-домашнему" это было для тех, кто воспитывался в морских трущобах, и, возможно, намного уютнее, чем хотелось бы, поскольку у каждого за спинкой стула стоял вестовой, а день выдался необыкновенно теплым и тихим, и воздух вниз не поступал.

Пища тоже оказалась домашней: как главное блюдо - жареная говядина из Калабрии, здоровенный кусок одного из итальянских буйволов, известных на флоте как серые монахи, и отправлявшихся на Мальту, когда уже не годились для работы. Говядина сопровождалась пудингом на свином сале с изюмом и смородиной.

- Вот это то, что я называю действительно хорошей основой для литературы, - заявил Джек, когда убрали скатерть, выпили за короля и поставили на стол новые графины. - Когда начнем состязание?

- Немедленно, - ответил Пуллингс. - Томпсон, раздай бюллетени, поставь урну, собери ставки и передай песочные часы. Мы договорились, сэр, чтобы каждый джентльмен ограничил себя четырьмя с половиной минутами, но может дополнительно по-быстрому пересказать оставшуюся часть поэмы в прозе. И мы договорились, сэр: никаких аплодисментов, никаких возгласов, чтобы они не могли повлиять на исход голосования. Все должно быть честно, как в Хабеас корпус[29].

- Или "Ныне отпущаеши..." - вставил казначей. Но, хотя мистер Адамс и проявил себя крайне активно в разработке правил, и он, и остальные в последний момент как-то застеснялись, и флотские перлы в качестве ставок собрали только пол-гинеи, кучку английского серебра и три песо - вклад остальных участников, Моуэта, Роуэна и Драйвера - нового офицера морской пехоты, присоединившегося на Мальте (весьма обеспеченного, румяного и любезного молодого человека с неважным зрением, подшучивающим над собой). Его способности оставались пока еще неизвестны кают-компании.

Они бросили жребий.

- А сейчас, господа, - начал Роуэн, - часть поэмы о "Кораджесе", капитан Уилкинсон, налетевшем ночью на риф Анхольт, ветер с зюйд-веста, двойные рифы на марселях и фоке, скорость восемь узлов.

- Переверните часы, - Пуллингс перевернул песочные часы, и ни капельки не изменив тон, темп или хотя бы интонацию, Роуэн начал декламировать, его веселое круглое лицо прямо-таки сияло.

Уныние наступило, и многих отчаяние вмиг охватило, 

Поскольку затопление уж где-то рядом было, 

Корабль крепко сел и мачты закачались,

И следом за форштевнем за борт намеревались.

Скрежет ужасный от клотика до киля и резкий рывок,

Команде дал мощнейший пинок,

От давления и качки руль перекосился,

Но вскоре ко дну пошел, поскольку отвалился.

Чтобы корабль через риф протащить, парус поставленный, 

Тягу дал сильную, но силы - неравные,

Мгновенно был порван, и заново поднят со звуком шипящим,

Командой доблестной, рвением горящей,

Но отдан приказ горький приготовиться

Бросать пушку за борт. Как тут не отчаяться!

Офицер, по счету третий, рискнул возопить,

О благородный вождь, молю, не надо торопить!

(- Мне посчастливилось нести ту вахту, сэр, - мимоходом пояснил он Джеку.)

Этот третий сказал, - попомните, сэр,

С должным почтением, прошу, послушайте мой пример,

И ваш собственный опыт подобных шагов

Ведет к крушениям у крутых берегов.

Ведь на песке лежащие пушки тверды как скала,

И днище корпуса пробьют "на ура",

И вот задувает ветра порыв,

Что сделает невозможным "все к шлюпкам" призыв.

"Всем стоять" - отважный капитан команду отдал, 

"Ветер в лоб", - и экипаж марсели вновь распускал,

Паруса обстенили в ожидании ветра дуновения,

Узри ж поразительный знак Провидения!

Несмотря на правила, послышался гул одобрения, что корабль снялся с рифа, потому что из стихов Роуэна, да и его личного присутствия среди них, следовало, что "Кораджес" снялся с рифа, но также отчетливее прозвучал скептицизм по поводу слов, сказанных третьим лейтенантом своему капитану, поскольку Уилкинсон слыл джентльменом вспыльчивым, и Роуэн это почувствовал.

- Слова о "благородном вожде" - дань поэзии, ну, вы понимаете, - заметил он.