Никто пути пройденного у нас не отберет - Конецкий Виктор Викторович Страница 88

Вход на территорию порта такому лицу будет разрешен, если он согласится немедленно постричься.

В противном случае командир самолета или капитан судна, доставивший такого человека в Сингапур, обязаны будут транспортировать его за пределы республики.

Указанная информация должна быть принята к сведению авиационными и судоходными компаниями всех стран мира и их агентами».

Мне это до лампочки: 1) волосы короткие, 2) Город львов мне в этот раз посетить не удастся – полечу домой самолетом.

А вот Октавиан Эдуардович почесывает свою шикарную львиную гриву.

Митрофан ехидничает.

И даже наш салажоночный доктор ехидничает, ибо обнаружил отсутствие в медпаспорте старшего механика свидетельства о прививке от тропической лихорадки.

Римскому цезарю еще то горько и обидно, что прививку ему недавно делали, но свидетельство он забыл дома. Теперь Октавиану Эдуардовичу предстоят шесть внеплановых соприкосновений с живительной и животворной сталью шприца. Потому он почесывает одновременно и львиную шевелюру, и задницу.

Семнадцатое октября. 05.40. Проходим мыс Неизвестный. Возле него много бочек, которых нет на карте. Вертимся среди них в темноте по радару.

Все побанились и погладились.

Наконец Босфор-Восточный. Тьма. Черные кудрявые облака. Проблескивает маяк на мысе Басаргина. Я и забыл, что один из моих героев носит имя этого мыса и смотрит здесь на облака.

Затмевается и кроваво пульсирует маяк Скрыплев.

Пост в Босфоре вообще не знает о существовании Балтийского морского пароходства. На посту никак не могут понять, что наше судно из Ленинграда. Редко наши суда бывают в самом Владивостоке: обычный порт захода – Находка. Нам просто повезло, что разрешили залезть сюда. Наконец пост связывается с лоцманской станцией.

Ложимся в дрейф на входных створах. По обеим сторонам пролива стоят на якорях могучие рыболовные плавбазы. Они не жалеют электричества на палубное освещение. Все вокруг мерцает, переливается, и не понять, где береговые огни и где огни судов. Огни огромных плавбаз светят в ночи торжественно и величаво.

Светает быстро. Прибывает лоцман. Второй раз в жизни вижу такого старого пайлота. Вместо команд с волевыми интонациями из старика вылетают скрипы, свист и шорох – как будто слушаешь магнитную пленку с записью рыбьих разговоров. Минут десять лоцман руководит движением судна только с помощью жестикуляции.

Медленно вплываем в бухту Золотой Рог.

Собственноручно отстукиваю прожектором название судна в ответ на бесконечные запросы бдительных постов. Оказывается, еще не окончательно забыл морзянку, – удивительно!

– Пайлот, а деревья еще есть в городе зеленые? – спрашиваю лоцмана, из которого уже насыпалось в рубке порядочно песка.

– Конечно, есть, – скрипит он.

– Апельсины?

– Полно.

– А бананы?

– Только что четыре банановоза пришли с Эквадора. На каждом углу продают.

– Поделились бы с колыбелью революции.

– Не сорок первый год.

– И не стыдно вам?

– Чего стыдиться? Вы там, на западе, давно к голодухе привыкли – перебьетесь и без бананов… Стоп машина! Грунт жидкий – ил! На клюз не меньше шести смычек!

– Боцман! На баке! Будете травить до шести смычек! Как якорь?

– Правый якорь к отдаче готов!

– Хорошо!

Идем по инерции. Тишина. Тепло. Близко сопка – курчавая от кустарника. Какое удовольствие видеть близко пожухлый кустарник!

– Средний назад! – командует скрипучий лоцман.

– Есть средний назад!

Выходим на крыло, привычно ждем, когда возмущенная вода приблизится к миделю – середине судна, – в этот момент обычно гасится инерция и начинается едва заметное движение назад.

– Отдать якорь!

– Есть! Отдать якорь!

– Стоп машина!

Все. Приехали.

Старик лоцман крепкой ладонью жмет руки всем, кто в рубке, и поздравляет с приходом.

Валюсь спать, и… белая большая птица планирует над судном на парашюте! Удивительно и замечательно красиво… Затем парашют медленно и плавно переворачивается куполом вниз. Птица оказывается в огромной вышине и продолжает величественно парить, а парашют ей совсем не мешает. Птица вроде лебедя.

Хороший сон.

Возможно, возник он потому, что в момент, когда возле пышной от кустарников сопки мы становились на якорь, судовую антенну облепили вороны, и я долго глядел на них и за них в бездонные и чистые небеса; а думалось, что о том, как велика Россия, знают только те, кто обошел ее с севера.

Утром бухта Золотой Рог погрузилась в туман. В тумане гудками звали кого-то десятки судов, глухо доносились удары в колокола.

Собираю вещички. В самолет много не возьмешь. Безобразно человек устроен: все вещички, включая шлепанцы, хочется прихватить, хотя они нормально приплывут к Новому году домой на «Колымалесе». Привыкаешь и к мертвой материи. С болью в сердце решаю оставить Октавиану на хранение «Эрику». Первая наша разлука за четверть века. Старушка плачет: ревнует, верно, к той новенькой машинке, что давно уже куплена ей на смену.

– Самое главное в жизни, старушенция, – говорю «Эрике», – никогда не впадать в уныние ни из-за людей, ни из-за событий.

– Откуда ты выкопал такую чушь?! – бурчит «Эрика» сквозь футляр, который для страховки я обвязываю веревкой: замочек барахлит.

– Видишь ли, подруга, когда четверть века назад лейтенант, молодой и красивый, край родной на заре покидал, он надолго оставил невесту. На прощание сказала она: «Лейтенант, в целом мире нет места нам милей, чем родная страна». И подарила лейтенанту фотографию, где навсегда осталась молодой и красивой, а на фотографии написала эту философскую сентенцию.

– Хозяин, – проворчала «Эрика», – уж тебя-то я знаю. Ты как раз всю жизнь только и делаешь, что впадаешь в уныние то из-за людей, то из-за событий.

– Уж когда я впал в уныние, то это как раз тут, подруга. Сперва на меня пришел начет в тысячу двести рублей, ибо приплыл сюда молодой и красивый лейтенант без продаттестата. Затем у лейтенанта высчитали за пожарную лопату, которую украли с кораблика еще в Беломорске. Затем он узнал, что, пока переплывал все моря-океаны, его невеста нормально вышла замуж.

– Ну, хозяин, уж такой банальности я от тебя не ждала! Ты всегда слабоват в сюжете, но на финалы выходить умел. И докатился до «Эй, моряк, ты слишком долго плавал, я тебя успела позабыть»? Фу!

– Это не я докатился – невеста докатилась. И сколько я тебе уже вбивал в лоб этими вот пальцами, что жизнь и есть самое банальное кино! Толоконный у тебя лоб, старушенция, – точно уж немецкий! Слушай финал. Получил я горестное известие от невесты и закручинился, совершенно позабыв, как это многим мужчинам свойственно, про свои грешки. Да-да, подруга, и про Ниночку в парадной дома номер сто тридцать шесть на Фонтанке, ту, которая столько раз в этом рейсе с тебя пыль стирала, хотя я этой стерве строго-настрого запретил к тебе даже прикасаться. И вот закручинился я от лютой измены и отправился за утешением к официанточке в здешний ресторан «Золотой Рог». Эта официанточка после долгого плавания казалась мне то Неизвестной Крамского, то Махой Гойи. К сожалению, казалась она такой замечательной не одному мне. И угодил я тут в сокрушительную драку. Сперва Маха велела сидеть в ресторане до закрытия, пока она чеки сдаст и остатки из разных бутылок в одну сольет, а потом выходить и ждать ее у фонаря на набережной. Там, на набережной, у меня и засверкали фонари под обоими глазами, потому что Маха того же наговорила и наобещала еще пятерым морячкам – на то она и Маха. Приплелся я на «СС-4138», взглянул в зеркало и понял, что минимум неделю надо будет отсиживаться в цепном ящике, ибо тут уж никакая бодяга не поможет. По закону подлости утром вызывают к адмиралу – начальнику АСС Тихоокеанского флота. И вызывают, представь себе, старушка, для торжественной церемонии, ибо за безаварийный перегон через Арктику малотоннажных судов Главком ВМС СССР досрочно присвоил мне звание старшего лейтенанта. Ну куда мне с такой рожей? Ни на какую торжественную церемонию. Проорал я своему отражению в каютном зеркале: