Иван Кратт - Остров Баранова Страница 2

Шелихов завоевал Кадьяк, объехал на собаках всю Камчатку, изгнал мелких промышленников, пробравшихся в далекие воды, а крупнейшим предложил вступить в компанию и назвал ее Соединенной-американской. Сильный, настойчивый, он еще раз заставил вспомнить о новых землях императрицу. Из Петербурга выехал архимандрит с монахами наставлять вере христовой покоренных алеутов. Скоро все они были окрещены. Рубашка и два листа табака соблазняли каждого, — пусть даже приходилось окунаться в воду, и вода была ледяной.

Управлять компанейскими делами на американском берегу Шелихов назначил Баранова. Спокойный, тихий, неразговорчивый, будущий правитель давно нравился умному купцу, еще когда торговал с чукчами и один, без приказчиков и слуг, жил среди не покорившегося престолу племени. Но в конце концов чукчи сожгли товары Баранова, дали на дорогу припасов, лодку.

— Уходи! — сказал ему новый вождь. — Отец был добрым, давал тебе торговать. Я добрее. Я дарю тебе жизнь.

Компания крепла. Морские бобры истреблялись десятками тысяч, сотни тысяч пиастров выручали в Кантоне от продажи мехов. Деньги ничем не пахли. Слава новых земель росла.

Сибирский тракт стал самым многолюдным. Шли бежавшие из бесчисленных тюрем, рудников и каторг, шли обнищавшие мужики, рабы, солдаты, раскольники, выкуренные из новгородских лесов, уральских скитов, казаки. На вольные земли, за хлебом, которого там не было...

А в Европе не прекращались войны. Испания, владевшая полумиром, теряла свои колонии, народ обнищал, дворянство и духовенство из туземцев давно уже откололись от метрополии. Американские колонии отвоевали свою независимость. На отлично оснащенных судах, с многочисленными командами британские шкиперы занимали пустующие острова, бухты. Гудсоновская компания не жалела золота. Оно возвращалось, увеличенное в десять раз.

Российская империя жалела золото. Новые земли должны были давать только доход и рассчитывать на свои силы. Камчатский и Охотский экипажи! Пышные названия в Охотске — двадцатиизбной деревне: «Адмиралтейство», «Порт»! Их не было, как не было ни одного военного корабля. Молодые владения лежали беспомощные и безоружные.

«Бобров! Бобров!» Требовало главное правление, сперва в Иркутске, затем в Санкт-Петербурге.

Шелихов умер в Иркутске в 1795 году. Баранов остался единым правителем новых земель.

И вот теперь молодой честолюбивый царь решил оказать им внимание. Передовые люди Петербурга и Москвы приняли горячее участие в подготовке экспедиции. Лисянский вспомнил, с каким недоумением принимал в прошлом, 1803 году, в Кронштадте на борт «Невы» ящики с книгами, картины, статуи — жертвования вельмож и именитых людей далеким русским колониям.

— Медведей и диких будут обучать стихам и изящной словесности, — острил в кают-компании мичман Берх и сразу же оглядывался. Неприятно действовал на него взгляд темных глаз юноши-креола.

Молодого пассажира звали Павел Прощеных. Он был крестником Баранова, и правитель посылал его учиться в штурманское училище в Санкт-Петербург, а потом — в Лондон. Теперь он возвращался домой, на острова.

— Господин Баранов... — Лисянский оттянул расстегнутый воротник, словно тот мешал ему, решительно встал и сказал горячо, искренне. — Не собирался я изучать государственные тонкости, не ведал дел Компании, но вижу теперь, что ни вас, ни новых земель в Петербурге совсем не знают. Догадываюсь только, что сейчас должно наступить иное время... А острова мы вернем.

— Весь берег до Ситхи я уже вернул, — негромко ответил Баранов. Лицо его стало вдруг жестким, выделялись тонкие стиснутые губы, острый крутой подбородок. — Двадцать чугайских жил[1] сгорело. Князька за измену повесить велел... У меня нет войска. Любезную войну вести не могу, — добавил он с неожиданной горечью.

Потом круто повернулся.

— Ведомо ли вам, сударь, как сражения производим? — спросил он резко. — Сколько наших на одной Ситхе замучено, сколько убито младенцев?.. А мы защищаем только свою землю...

Лисянский не успел ответить. Открылась дверь, и, пригнувшись па пороге, ступил в каюту вахтенный офицер: — Судно на рейде!

Павел долго не мог уснуть. Встреча с Барановым взбудоражила его, и хотя она вышла короткой — правитель был занят, — Павел видел, что крестный тоже взволнован.

— Пашка! — сказал он и, казалось, вдруг помолодел, выпрямился. На его усталом лице отразилась радость.

Павел хотел кинуться к нему, но, приметив тощего, ухмыляющегося Верха, сдержался. А потом начали прибывать байдары, и остаться вдвоем больше не пришлось.

На нижней койке храпел монах Гедеон, посланный миссионером на Ситху. От качки двигались по полу остроносые, с рыжими голенищами сапоги, тупо звякал о стенку подвешенный у изголовья тяжелый серебряный крест, валялась закапанная лиловая скуфья.

Чувствуя, что не может заснуть, Павел поправил фитиль огарка, взял со стола книгу, извлеченную вчера Гедеоном из ящика, стоявшего вместе с десятком других в парусной каюте. (Книги эти камергер Резанов приказал погрузить на «Неву», чтобы скорее доставить в колонии). Из книжки выпал листок. Подняв его, Павел увидел, что это письмо баснописца И. Дмитриева, адресованное Резанову. Он хотел положить листок обратно, но несколько слов невольно задержали его внимание:

«Приятную для меня Вашу комиссию частью   исполнил. М. М. Херасков уже прислал два тома эпических творений Кадма и Гармонию и Полидора. Завтра отправлю их к Вам на тяжелой почте. Карамзин также хотел прислать. Что ж касается до меня, то я, дойдя в Вашем письме до моего имени, право, покраснел и подумал: что мне послать наряду с прочими? Что значат мои безделки? Эта лепта в капитале умов российских! Наконец, по совету, может быть, самолюбия, а более, право, из повиновения к Вам, решился отправить мои Басни и Сказки. Пускай Ваши американцы учатся по ним русской грамоте, пока не дойдут еще до риторики и пиитики, и проч...»

Павел сидел у стола всю ночь. Огарок потух, скрипели доски, глухо била волна. За стенкой возились и пищали крысы...

Письмо вызвало воспоминания о Петербурге, о засыпанной снегом Москве, холодных казематах Кронштадта, где помещались штурманские классы. О трех зимах, проведенных в этой школе. Воспитатели доверяли ему управление парусом на морском боте, а ученики с завистью глядели, когда он, гибкий и простоволосый, ловко тянул шкоты и орудовал румпелем во время настоящего шторма и кричал радостно и воинственно.

Часто ночью Павел выползал через окно спальни, пробирался на скользкие береговые камни. Ветер дул с моря, шипели меж валунов короткие волны, заливали гранит. Они напоминали родину...

Около десяти лет назад Баранов подобрал его на островке Чугайской бухты. Неподалеку, у входа в пролив находилась крепостца, поставленная еще в первые дни заселения русскими Аляски. Там жил небольшой отряд звероловов. Русские вместе с отцом Павла погибли, защищая редут, а мать, индейская девушка с западных отрогов Скалистых гор, не вытащив даже стрелы, пробившей ее грудь, подхватила сына и добралась до байдарки. В море она умерла.

Три дня пролежал Павел на острове. Здесь, под высоким серым крестом с надписью: «Земля Российского Владения» нашел его Баранов. Правитель шел на маленьком куттере отбить захваченную индейцами крепость.

Увидев людей, мальчик хотел уползти, но не смог. Он совсем отощал и почти не двигался. Однако в руке у него был камень.

Баранов нагнулся, отобрал камень, указал стоявшему рядом вождю кенайцев на мертвую индианку.

— Схорони, — сказал он спокойно.

Потом поднял мальчика и, нагнув от ветра голову, коренастый, маленький, зашагал к своему «суднишке».

Так и остался мальчик жить у Баранова. Правитель крестил его и назвал Павлом. Вместе с ним кочевал на побережье материка, по морю, отыскивая лежбища морских котиков, намечая новые заселения. В ненастные дни, сидя в старой, истрепанной палатке, Баранов учил его грамоте, писал углем буквы на кусочке ровдуги, на полотняных стенках жилья. На корабле показывал компас, астролябию, называл звезды, заставлял разбираться в парусах. И когда Павел в первый раз самостоятельно проложил курс, правитель ушел в свою каютку и долго оттуда не выходил. Таким бы он хотел видеть сына...

Спустя несколько лет Баранов отправил крестника с английским капитаном Джилем, заходившим на острова, в Охотск, а оттуда в Санкт-Петербург.

— Вернешься — помощником будешь. Навигаторы требуются, ученые люди... Чужеземные купцы давно точат зубы на места, обысканные российскими мореплавателями. Огнестрельные орудия диким везут, напитки горькие... Ты — коренной хозяин сих мест. Тебе вера будет, и ты не забудешь про их долю. А отсюда — истинная польза народам и отечеству.

В Кронштадте Павел получал длинные письма правителя. Они шли долго и были полны советов и наставлений крестнику. В последнем письме Баранов сообщал, что встретит его на Ситхе, где решил окончательно обосноваться.