Иван Кратт - Остров Баранова Страница 23

Наплавков еще с вечера разделил свой отряд на несколько партий, по пятнадцати байдарок в каждой. Часть алеутов, во главе с Нанкоком, пошла на север, где прежде находились бобровые лежбища, остальных он повел к каменистой гряде островов, чтобы оттуда начать охоту.

Вокруг Ситхи морских бобров давно уже не было. Осторожные животные держались подальше от населенных мест и только в жестокие ветры выходили на берег, выбирая недоступные для человека острова.

С каждым годом морских бобров и котиков становилось меньше. Англичане и русские, индейцы и алеуты истребляли их, не заботясь о будущем, драгоценный зверь уходил все дальше, на пустынные острова. Нужно было потратить много дней, чтобы найти новые лежбища. Зверь выходил на берег только за водорослями и морской капустой, остальное время проводил на воде. Даже спал, лежа вверх брюхом. Густая, длинная шерсть легко держала массивное тело. Матки таскали детенышей на себе, придерживая щенка передними лапами.

Еще ни разу не выходили охотники так рано на промысел. Море было бурное, темное. Ветер пронизывал мокрую одежду гребцов, коченели руки, не выпускавшие весел. Байдар алеутов уже не было видно.

Лука сидел впереди Наплавкова, с отчаянием греб тяжелым веслом. Наплавков правил. Глаза его были прищурены, по осунувшемуся скуластому лицу, по отросшей бороде стекала вода.

— Василей... Иванович... — Лука вдруг выпустил весло, в изнеможении слез на дно байдарки. — Кончаюсь...

Но весло заднего гребца больно стукнуло его по затылку. Лука вскочил, снова занял свое место. Никто не произнес ни слова. Наплавков словно ничего не видел.

Только после полудня на сером фоне неба обозначилась невысокая скалистая гряда. Это были безымянные острова, вокруг которых на мелководьи еще в прошлом году водились бобры.

За прикрытием близкой земли море стало спокойнее, уменьшился ветер. После небольшой передышки Наплавков дал знак развернуться, вытянуть лодки в одну линию.

Предстоящая охота захватила даже самых измученных. На байдарках откачивали воду, готовили метательные стрелы. Ружей на бобра не брали, звук выстрела разгонял животных. Гребли осторожно, внимательно и зорко вглядываясь, не покажется ли где звериная морда.

Прошло с полчаса. Вдруг Наплавков увидел на одной из лодок поднятое весло. Сигнал означал, что приметили зверя. Соседние лодки поспешно образовали круг. Гарпунщик хотел тоже повернуть, но возле самого борта показалась круглая голова бобра с большими коричневыми глазами, плоская, почти человеческая грудь. Увидев людей, зверь испуганно фыркнул и скрылся. Лука не успел даже метнуть свой дротик.

Люди напряженно ждали. Животное не могло долго оставаться в воде. Наконец, голова зверя показалась.

На этот раз Лука не опоздал. Тщедушный и ленивый на берегу и в работе, во время охоты он преображался. Вытянув шею, согнув откинутую назад правую руку, он зорко следил за непрекращавшейся зыбью. В этот момент никто не вздумал бы над ним потешаться.

Дротик попал в зверя. Бобер мотнул головой, рванулся и быстро нырнул.

— Шали, — солидно сказал Лука и, не торопясь, удерживая равновесие, взял вторую острогу.

Налегая на весло, весь мокрый и возбужденный, Наплавков повернул лодку. Байдары смыкали круг. Раненый бобер тащил за собой дротик, указывающий направление. Однако дротик то и дело исчезал среди зелено-черных волн. Потом совсем скрылся. Сколько ни следили охотники, кружились по всем направлениям, бобер ушел. Не лучше было и у остальных партий. До вечера убили всего двух маток.

...Наплавков сидел возле костра. Больная нога, протянутая к огню, нестерпимо ныла. Рядом с ним, скорчившись, примостился Лука. Вокруг других костров, сложенных из трухлявого плавника и морской травы, лежали звероловы.

Было сыро и холодно. Ветер задувал и гасил огонь. Моросил косой дождь. Бесконечно, как тяжелый непробудный сон, тянулась ночь.

Наплавков долго не мог заснуть, передумал о многом. Незаконный сын петербургского лекаря, он был отослан учиться отцовскому ремеслу в Париж, скитался, был ранен при взятии Бастилии, открыто восхвалял республиканскую власть. Вернувшись на родину, был сослан и пять лет провел в Сибири, постарел, одичал, но мечтаний своих не забыл.

За попытку взбунтовать гарнизон Наплавков два года просидел в одиночке Иркутской крепости и в двадцать восемь лет выглядел стариком. Он изменился, стал молчалив, замкнут. В Охотске след его потерялся, как, впрочем, многих других, бежавших в тайгу, завербованных на Аляску. Наслушавшись посулов вербовщиков, Наплавков снова начал мечтать. Он думал теперь о воинственных смелых индейцах, о вольной стране, о необозримых лесах, в которых можно жить, как хочется. Так очутился он на американских островах.

На Ситхе Наплавков понял, что мечты его — призрак. Баранов был не просто купцом и честолюбивым искателем славы, но умным правителем, бескорыстным и дальновидным государственным деятелем. С двумя-тремя сотнями людей Баранов управлял огромным краем, расширял торговлю, держал в повиновении многочисленные племена, помогал им, снабжал товарами, строил корабли и школы, отбивал нападения врагов, сам наносил удары.

И Наплавков смирился. Только в редкие минуты, когда смеялся, смех его был попрежнему детским. На Ситхе он продолжал служить гарпунщиком, оставаясь для всех простым, немного угрюмым китобоем. Лишь однажды Лещинский случайно подслушал, как он бормотал что-то по-французски, да зверобои приметили, что в стычках с индейцами Наплавков никогда не принимал участия.

...Шторм продолжался несколько суток. Охоту пришлось прекратить. Как только ветер стих, Наплавков распорядился починить байдары и взял курс на Ситху. За все время лова добыли только четырнадцать бобровых шкур. Нанкоку повезло немногим больше. Его партия промыслила двадцать взрослых бобров и двух медведков-детенышей.

Неудачный промысел ухудшил и без того трудное положение форта. Баранов сам распределял людей по работам, но люди трудились только в присутствии правителя. Стоило ему уйти, они ложились на землю и ни один надсмотрщик не мог заставить их взяться за топор или лопату. Алеуты не выезжали на лов, свежая рыба в крепость не поступала. Пришлось вскрыть ямы. Нанкок притворился больным и вдруг перестал понимать по-русски.

— Забыла, Александра Андреевич, — сказал он сокрушенно и заморгал веками. — Рыбка память скушала.

Правитель побагровел, но сдержался. Наказать он всегда успеет. Глядя на князька немигающими глазами, он отогнул полу кафтана, вынул из кармана медаль, отобранную у Нанкока, показал ему, затем снова спрятал и молча вышел из палатки.

Князек понял. Утром десятка полтора алеутов выехали ловить палтуса. Остальных даже Нанкоку не удалось уговорить. Магазины колонии пустовали, — ни водки, ни табаку все равно нельзя было приобрести.

Баранов приказал готовить судно, доставившее архимандрита. Решил сам ехать в Охотск. Временным правителем оставался Лещинский. Больше назначить было некого.

ГЛАВА 6

На «кошке» — так назывался низменный берег Ламского моря, — ссыльный вельможа Скорняк-Писарев заложил первый корабль. Это было в 1735 году. Казачье поселенье Охотск стало опорой Российских владений на краю матерой земли. Кухтуй и Охота — две речки размывали наносную косу из дресвы и мелких каменьев, рушили бревенчатый палисад, окружавший церковь Всемилостивого Спаса, полдесятка амбаров с казенным добром, дом коменданта — главные строения фортеции.

Порт заливало волной, талые снега превращали его в остров. Казаки и поселяне ездили по воду на лодках за десять верст. Высокие бары мешали корабельщикам подводить суда в бухту. Порт существовал на картах Адмиралтейств-коллегий, в списках департаментов, он был важной точкой Сибирского царства, названного так указом Екатерины. Но порта не было, казацкий острог оставался только острогом, глухим посельем обширной империи.

Россия росла, тянулась на восток — к великим водам. Американские Штаты признавали ее права, Британская империя считала союзницей. Три мировые державы нераздельно осваивали далекое море. Будущее принадлежало им, и даже войны в Европе не нарушали согласия на Востоке. Но события в Европе не давали возможности вплотную заняться колониями. В Охотске, как и во время Шелихова, не было гавани, догнивали строения. Летом на рейде корабли дожидались муссона по три недели, чтобы войти в устье реки. Таежная дорога строилась от Якутска до Маи уже не один год, но вырвала у топей и трясин только сотню верст. Конские трупы устилали хребты и тундру, кони тащили всего по две вьючных сумы.

Провиант везли на Камчатку, на Алеутские острова от самого Иркутска. По восемь тысяч коней волокли груз для одного судна. Скорбут и другие болезни не покидали поселка, гнилая рыба да кислое тесто-бурдук служили пищей почти круглый год. Купцы продавали и другие припасы, но цены были доступны немногим. Тридцать рублей пуд коровьего масла, десять — пшеничная мука.