Иван Кратт - Остров Баранова Страница 9

Баранов и Лещинский пробирались между камнями. Правитель шел впереди и больше ни о чем не расспрашивал. На месте узнает сам. За много лет трудной, напряженной жизни он привык доверять только самому себе. Весть о разгроме Якутата, основной базы, на которую он рассчитывал, чтобы продержаться до будущей осени, гибель корабля, людей — это было новое поражение, может быть, самое значительное. Продовольствие кончалось, маленькую крепость со всех сторон окружали враги.

Далеко впереди показались очертания бухты. Баранов знал ее. Несколько лет назад, составляя описание острова, заходил туда на шлюпке. Он остановился, подождал Лещинского.

— Там? — спросил он.

Лещинский молча кивнул. Он так устал за этот двойной переход, что был не в состоянии отвечать. Пот слепил глаза, дрожали ноги, нестерпимо хотелось пить. Но он крепился.

Уже начинало темнеть. Баранов недовольно подумал, что даже не предупредил Павла о своем уходе. В крепости могут поднять тревогу. Он нетерпеливо обернулся к отставшему Лещинскому. Тут-то и появился из леса Лука.

В подоткнутом балахоне, без шапки, с натыканными за ворот ветками кедрача для маскировки он был похож на чучело. Он что-то бормотал, кланялся и только спустя некоторое время связно рассказал о своем открытии.

Баранов выслушал его спокойно. Осмелевший Лука собирался еще приврать, как за ним гнались индейцы, а он перехитрил их всех, но правитель поднялся с упавшей лесины, на которой сидел, вынул пузатые оловянные часы,

— В девять будем с отрядом там, где видел лодки, — заявил он, открывая ногтем массивную крышку. — Скажешь про все Павлу. Только ему одному... Пускай наберет тебе караульных. Коли в девять часов не примечу ракеты с берега, прогоню через строй по военному артикулу. Иди!

Когда Лука скрылся на спуске, Лещинский подошел к Баранову.

— Господин правитель, — сказал он взволнованно. — Прошу наказания... Пил, ел, ничего не ведал. Злодеям доверился.

Не слушая его, Баранов стоял на одном месте, сосредоточенно растирая пальцами душистую ветку хвои.

— Будет, — заявил он, наконец, недовольно. — Не на своем судне плавал. Иди вперед, кличь шлюпку!

Но лодку со шхуны вызывать не пришлось. Когда они подошли к тому месту, о котором говорил Лука, на берегу все еще находилось несколько берестяных пирог, хотя индейцев не было видно. Правитель уверенно спихнул ближайшую пирогу на воду, поднял длинное двухлопастное весло. Второе взял Лещинский.

Высокий корпус шхуны с косо поставленными мачтами четко вырисовывался на светлом краю вечереющего неба. Ветер переменился, дул с берега, и волнение в заливе улеглось. Легкая пирога быстро приближалась к кораблю.

На палубе, казалось, никого не было, но едва пирога поравнялась с кормой, оттуда упал конец троса, а из-за досчатого резного парапета показался тощий, высокий человек с удивительно узким лицом. От обрубка правой руки тянулась к поясу длинная железная цепочка.

Человек подошел к самому борту, наклонился, затем резко и сильно постучал остатком руки по широкому планширю. Появившийся матрос кинул в пирогу веревочный трап. Все это произошло в полном молчании, никто не произнес ни слова.

Баранов поднялся на палубу первым, не спеша приложил два пальца к меховому околышу шапки.

— Шкипер? — спросил он по-английски, разглядывая однорукого.

Не отвечая, тот стукнул два раз по планширю. Матрос ушел. Лещинский прислонился к борту.

Баранов снова посмотрел на капитана, заложил по привычке руки назад.

— Шкипер О'Кейль. Шхуна «Гром». Филадельфия? — сказал он раздельно и вдруг открыто, весело улыбнулся. — Наслышан о тебе, капитан, крепко наслышан. Почитай всех китов выловил, всех соперников перестрелял.

— Господин губернатор?

— Кличут и так.

Баранов усмехался, но глаза его внимательно и зорко следили за одноруким капитаном. О'Кейль повернул к нему серое, узкое лицо, с двумя глубокими, словно прорезанными вдоль щек морщинами, достал из кармана ключ, открыл дверь, выходившую на палубу.

В каюте было темно. Капитан зажег свечу. Баранов увидел скрипку, лежавшую на койке, огромное, во всю стену, железное распятие, а рядом — волосы женщины, заплетенные в две светлые косы. Шхуна кренилась, вытягивалось пламя свечи, медленно раскачивались из стороны в сторону косы.

О'Кейль убрал скрипку, жестом указал правителю место на койке. На Лещинского не посмотрел. Тот остался стоять возле порога.

Но Баранов не сел.

— Слушай, О'Кейль, — сказал он неторопливо, словно обдумывая каждое слово: — когда дикие напали на Михайловский редут, твое судно находилось поблизости. Ныне — у Якутатского поселения. Непостижимо.

Баранов говорил простодушно, глядя прямо в лицо шкипера.

— Может, стар я стал, худо соображаю. Однако после разгрома аглицкого форта тебя тоже называли... Покажи мне, мистер, свой груз.

Это было почти обвинение, и Лещинский невольно зажмурился. О'Кейль еще никому не позволял говорить с собой подобным образом. За вежливый намек китайских властей о контрабанде он убил своей культяпкой таможенного надсмотрщика. Шкиперу обошлось это в десять тысяч пиастров.

Однако ничего не произошло. Баранов попрежнему стоял, опираясь о стол. Шкипер молчал. Лицо его в сумраке каюты не было видно. Наконец, правитель перестал усмехаться, вынул часы, туже подвязал концы черного платка.

— Тут, сударь мой, земля российского владения, — сказал он уже строго. — Надлежит сие помнить. Всякому суднишку стать на якорь мое дозволение требуется... Дай-ка огня.

Не торопясь, он снял с подставки большой фонарь с коваными железными узорами, сунул туда свечу.

— Ну, мистер, веди в трюм!

Лещинский снова ожидал удара, выстрелов, яростного крика, какой приходилось слышать ему во время перехода, но и на этот раз шкипер оставался спокойным. Казалось, он прислушивается к самому себе. Впервые за много лет натолкнулся он на волю, которая была сильнее его. Он шагнул к правителю, взял у него из рук фонарь, поставил на стол.

— Там порох, — сказал он почти равнодушно. — Тридцать бочонков пороху.

И, обернувшись к двери, с силой распахнул ее своим обрубком.

— Лодка у борта, сэр. Через пять минут я могу передумать.

Ни один мускул на лице Баранова не шевельнулся. Словно он этого ждал. Он вынул еще раз часы. Срок, назначенный Луке, уже прошел. Как видно, Лука еще не добрался до крепости. Правитель нахмурился, достал из кармана сложенный вчетверо синеватый бумажный лист, оторвал половину. Сейчас шкипер был сильнее. Чтобы порох не достался индейцам, нужно купить эти бочонки и дать двойную цену. Ничего не поделаешь... Он обмакнул гусиное перо, торчавшее в щели обшивки, старательно написал несколько строчек, расчеркнулся.

— Выгружай порох, — сказал он угрюмо. — Плату получишь в Кантоне, у менялы Тай-Фу. Тут три тысячи испанских пиастров. Твоя взяла. Только в другой раз... — Баранов на минуту умолк, потрогал подбородок. — Подумай, когда захочешь притти сюда... — Океан хоть велик, да берега становятся тесными.

Положив расписку на стол, Баранов, не оглядываясь, вышел из каюты. Весь переезд молчал, сидел не двигаясь. Греб один Лещинский.

Было темно и холодно. Водяные брызги обдавали лицо, промокли спина и ноги. Но Баранов не замечал стужи. Русские корабли приходили, тогда он чувствовал опору. А теперь снова жестокость и страх — единственная его сила...

На утро Лука много раз терял сознание под тонкими, хлесткими шпицрутенами, вырезанными из китового уса. Он опоздал притти с отрядом на два часа. Баранов сам руководил экзекуцией и даже не пошел проверять доставленные О'Кейлем бочонки. А позже решительно заявил Павлу, чтобы собирался на последнем суденышке в Калифорнию. Может быть, посчастливится дойти.

— Отдашь испанцам бобров, привезешь продовольствие, — сказал он, глядя на оплывающий воск огарка. — Через месяц начнем дохнуть с голоду.

ГЛАВА 6

Придерживая уползавшую тетрадь из толстой шершавой бумаги, часто останавливаясь, — бортовая качка усилилась, — Павел медленно писал в корабельном журнале: «Ветр брамсельный. Облачно. С выпадением снега. Паруса имели гафель, фок-стаксель и кливер. Воды в боте 7 дюймов. Рапортовано о команде благополучно...»

Весь день дул попутный норд-вест. «Ростислав» шел с зарифленным гротом, судно больше не прижимало к берегу. Очертания земли смутно темнели на горизонте. Рано утром покинули Ситху. Пять тысяч бобровых шкур были уложены в трюм, бочонки с пресной водой, несколько оставшихся мешков сухарей. Ночью шел снег, на белой береговой полосе чернели фигуры провожающих. Баранов сошел с корабля последним.

— С богом, Паша, — сказал он неторопливо, под суровым, насупленным взглядом скрывая нежность. — Поспешай! Коли ветр будет, за месяц доплывешь. Разговоры поведи с монахами. Тамошние миссии большую власть имеют. Сам вицерой[4] испанский хлеб у них торгует. Всевозможную бережливость в делах соблюдай, однако не скупись. Русские не сквалыжничают, и благоприятное понятие о нас поперед всего.