Юрий Цеханович - О маленьких рыбаках и больших рыбах

Юрий Цеханович

О МАЛЕНЬКИХ РЫБАКАХ И БОЛЬШИХ РЫБАХ

Первая рыбка

Так давно это было, что как начнешь вспоминать, так кажется, что не о себе вспоминаешь, а о каком-то мальчике, которого когда-то раньше хорошо знал.

Было мне от роду лет восемь. Жили мы вдвоем с матерью, а отец давно умер, когда я еще совсем маленьким был. Мама моя служила в земской управе кассиршей, — пожалуй, единственная женщина была служащая в нашем городке. В то время женщин редко принимали на службу. На ее заработок мы и жили, да еще мамин брат, инженер, помогал нам.

Наш маленький городок стоял на горе. И почти со всех сторон его окружали реки. С одной стороны большая река Сна, по ней пароходы ходили. В Сну тут же впадала другая река — Ярба и город с двух сторон огибала. А в Ярбу еще речка впадала, Серовка. Словом, куда мы ни пойдем, бывало, с мамой гулять, обязательно на реку придем, не на ту, так на другую.

А на реке, особенно по праздничным дням, весь берег рыбаками усыпан. И старые и молодые сидят по целым дням с удочками и на поплавки смотрят. А больше всего, конечно, среди них было мальчиков — и постарше меня, и одних лет со мной.

Меня эти удильщики очень интересовали. Бывало, придем с мамой на берег Ярбы, а на нем разбит был тощенький бульварчик, мама усядется с книжкой на скамейке, а я спущусь к реке и хожу от рыбака к рыбаку, смотрю, как они таскают окуньков, сорожек, ершей и другую немудреную рыбку.

Конечно, эти наблюдения привели к тому, что мне и самому захотелось поудить. Стал я просить у мамы, чтобы она мне это позволила. Да куда, — и слышать не хочет!

— Мал ты, еще утонешь, пожалуй!

— Да-а, — говорю, — когда я нашалю что-нибудь, так ты говоришь, что я уж большой и мне нельзя шалить. А как удить, так мал!

Мама засмеялась сначала, а потом сделала круглые глаза и голос повысила. Это у ней была манера такая: когда она хотела быть убедительной, то как-то по-особенному глаза округляла и голос у нее повышался. А голос у нее и без того был громкий, и женщина она была крупная. Поэтому выходило не столько убедительно, сколько страшновато: казалось, что она очень сердитая. А на самом деле она добрая была.

— Пойми, — говорит, — что сама я с тобой не могу удить, мне на службе надо быть, а одному тебе нельзя на реку ходить. Сколько мальчиков, даже и старше тебя, тонет в реке каждое лето! Вот пройдет год-другой, станешь постарше да поумнее, да осторожнее, тогда и пойдешь.

Так и не позволила.

Но желание удить у меня, конечно, не прошло. И мамина аргументация на меня мало подействовала. Рос я одиночкой, рано научился читать, и воображение у меня здорово работало. И вот стал я мечтать о том, как я, когда подрасту и мама меня, наконец, на реку отпустит, буду рыбу удить и непременно большую рыбу. Не каких-нибудь там сорожек и окуньков и прочую мелочь, а щук больших, лещей, голавлей этак фунтов в десять, каких окрестные крестьяне приносят продавать к нам в город. Этих рыб я видал, когда наша Марьюшка, которая у нас с незапамятных времен жила, чистила их к обеду, а я около нее вертелся. Так вот в мечтах моих я только такую большую рыбу и ловил. Как ее ловят на самом деле, я и понятия не имел. Ни неводов, ни других рыболовных снастей, кроме обыкновенной удочки, я и не видывал тогда, хоть и читал о них в книжках.

Ужение же мне представлялось очень простым: я беру удилище покрепче, леску потолще и попрочнее с большим крючком, насаживаю на него толстого червяка и сажусь в одно местечко, которое давно мне нравилось, около моста через Ярбу, где, говорят, очень глубоко. Закидываю удочку, к крючку подходит большой голавль или лещ, разевает широко рот, хватает червяка и попадается на крючок. Я обеими руками беру удилище и с трудом вытаскиваю рыбу на берег. Вот и все.

Словом, еще не начавши удить, я уж поставил перед собою определенную цель: поймать большую рыбу.

В самый разгар моих мечтаний пришлось нам переехать на другую квартиру, совсем близко к Ярбе — только спуститься два квартала под гору да перейти неширокую пойму, тут и Ярба. Не вытерпел я, стал у мамы опять просить, чтобы удить позволила. Но мама твердо на своем стояла: — рано еще тебе удить, мал ты! — и не пускала.

Так бы и не пустила, да на мое счастье вот что случилось.

Как-то под вечер был я у себя в огороде и на воробьев охотился — из рогатки камешками в них стрелял. Вдруг слышу, зовет меня наша Марьюшка.

— Шурик! — кричит. — Шурик! Иди скорее домой. Мамочка зовет.

Подошел я к Марьюшке, а она мне и говорит:

— Дяденька твой приехал, Николай Александрович, о тебе с мамочкой разговаривает.

Известие это не очень меня обрадовало. Дяди своего я никогда не видал, и, хотя мама моя часто его вспоминала, я мало о нем думал.

Еще в передней увидел я около зеркала фуражку со значком: топор и якорь крест-накрест и почувствовал, что табаком пахнет.

Вошел я в комнату, которая у нас столовой называлась и в то же время была гостиной и маминой рабочей комнатой. Вижу, сидит около стола рядом с мамой «барин», большой, толстый, с черной бородой, а лицом очень похож на маму.

Мама и говорит:

— А вот и Шурик мой! Иди, Шурик, поздоровайся с дядей!

Поздоровался я, поцеловался с дядей. Черная борода дяди оказалась очень мягкой, и пахло от нее хорошо — табаком и чем-то душистым.

Оглядел меня дядя с ног до головы, а потом вдруг округлил глаза, совсем как мама, и говорит ей:

— Ну, конечно же, он у тебя совсем большой.

— Так ведь это тянет его, как я не знаю что! А ему еще только осенью исполнится девять лет!

— Ну и что же? Он выглядит гораздо старше своих лет. И притом он мальчик, ему самостоятельность нужна, а ты хочешь держать его около себя.

А мама ему возражает, но тон у нее как будто уж не такой уверенный.

— Ну, полно, зачем ты пустяки говоришь, вот подрастет и будет самостоятельным.

А я слушаю их и не понимаю, о чем они спорят и при чем тут моя самостоятельность. А мама мне говорит:

— Поди в свою комнату, посмотри, что у тебя на кровати лежит. Это тебе дядя привез.

Сильно заинтересованный, пошел я в свою комнату. Вижу, на моей кровати лежит связка каких-то палок, а рядом — большой коробок, обернут в бумагу и веревочкой обвязан.

Повертел я в руках палки и ничего не понял, только удивился — никогда таких палок раньше я не видал: как будто обрезки большой, толстой, твердой, как дерево, соломины, с узлами на стволах. На концах зачем-то медные трубки приделаны, а сами палки разной толщины: одни толстые, другие потоньше, а третьи совсем, как хлыстики, тоненькие.