Леонид Кокоулин - Затески к дому своему Страница 13

– Пока никак. Не придумал.

– Придумывай. Не тороплю, – поглядел Анисим на небо, будто там ответ был. – Посиди с удочкой, обмозгуй. Крючок-то есть?

– Хариусовый остался.

– А ну их, этих тайменей, им бы крючки откусывать, хайрюзков да завялить бы, а? – мечтательно протянул Анисим.

– Пойду побросаю.

Анисим еще и сам не знал, какое ставить зимовье. Одно было ясно: если делать, то добротное. В хорошем жилье по-другому и себя чувствуешь. Не будешь лепить как попало, лишь бы с рук сошло. Да и дедовская закваска не позволит. Для Анисима дед Аверьян оставался человеком, на которого хотелось походить в деле. Дед был самым великим человеком для Анисима. Брал дед примером. Не припомнит Анисим, чтобы Аверьян сфальшивил, хоть в малом, хоть в большом. Почему он деда вспоминает? – спросил себя Анисим. Отца-то он видел мельком. Выезжал и приезжал тот ночью. Дед был постоянно рядом, он по дому управлялся. Вокруг деда домашность вращалась. И не только по дому, с людьми жили и меж людей. Как-то дед Аверьян заикнулся: «Ты бы, Аниська, слетал в Степановку к тетке Елене, подлатал бы ей чулан». Анисим на скорую руку и подлатал ей чулан.

Через неделю дед спрашивает:

– Так ты был у тетки Елены?

– Ну был. Да что, родня она какая?

– Все мы сродственники на земле. Я еще вот таким, как ты был, бегал отцу тетки Елены крутил точило. Ее дед моему деду кумом доводился, вон куда… А как бы ты хотел? Это только басурманы для себя живут, да еще и пакостят. А мы-то на белый свет пришли зачем? Откуда мы взялись? Не было бы меня, не было бы и тебя, Аниська. Пораскинь-ка умом. С какого краю ни возьми – наша земля-кормилица. Один кровью полил, другой – потом. И спрос с нас полной мерой, кого мы оставим после себя.

Анисим убежден: что в человеке заложишь, то и возьмешь. Драли? Но исключительно того, кто преступил черту дозволенного, обозначенную веками. Били за воровство и обман, секли за клевету, навет и вранье, наказывали и того, кто слова не сдержал. Анисим перенес из прошлого на сегодняшний день случай из жизни. Обещали брезентовые рукавицы рыбакам – не сдержали слово. Гребцы спустили кожу с рук. Раньше бы за обещанное спросили, нонче помалкивают. Скажи – нехороший. Начальник засолочного цеха в прошлый раз хоть и по бумажке читал, а приврал пуд-два к заданию, – пустяки, скажут, но ведь неправда. Веревочка дальше стала виться, директор похвалил начальника, директора поставили в пример в районе. В привычку вошло – друг перед другом похваляться. Глядя на старших, и молодежь «способность» проявляет. Откуда тогда возьмутся и слово, и честь? Вот Васька Круп, рабочий-экспедитор, лезет Анисиму случай на ум, смошенничал, украл бочкотару не для себя, для коллектива, находчивым слывет.

Раньше отец отвечал за сына, сын за отца; теперь пошла мода – никто ни за кого не отвечает. А бывало, еще дед Аверьян говаривал: «Какие сами – такие и сани».

Как рассказать о прошлом сыну, когда сам многого не понимал? Теперь Анисим был готов к разговору. Если не отец сыну, так кто еще скажет правду? Все-таки жизнь емче школы, справедливее. В школе из ветвистого дерева жизни норовят ствол оставить. Анисим не соuласен, что зажиточные – это кулаки да подкулачники – поганые люди. На справном крестьянском хозяйстве и Россия держалась.

Конечно, в школе и грамоте учат, и писать, и читать. Анисим не против школы. А что осенью на месяц, на два позднее садятся за парты старшие школьники, так Анисим ничего худого в этом не видит. Помощники в семье растут. В тайге спромышляют, тайгу и оберегут. Тайга отяжелела плодом, грех не попользоваться. Потом ученики, да и Гриша, наверстают. Здесь, в Баргузине, и учителя привыкли, что мальчишки на промысел уходят, хотя из города и были грозные бумаги, запрещающие детей отрывать от школы. Так их никто насовсем и не отрывает. Орех, скажем, ждать не станет, уйдет под снег, а им кормится та же пушнина: по осени не взял, не заготовил мяса – поститься зиму будешь. Да и с другого края возьми, – оправдывает Анисим охотников, – выходится парень в тайге, на свежую голову и ученье лучше дается. Не слыхал Анисим, чтобы кто из промысловиков-школьников в неуспевающих ходил.

Анисим встал на пенек, поискал глазами на реке сына. Гриша забросил удочку. К рыбе – молока бы. Анисим выбрал сподручный кедр, ударил по стволу обухом топора. Зашуршали и посыпались на землю шишки. Одна упала перед носом. Он достал ее из дырки во мху, подкинул, взвесил на руке – полная ореха. Анисим подобрал шишки и понес к костру шелушить.

У костра он разгреб палочкой струящуюся синими всполохами золу и посадил шишки. Запахло сладко орехом. Анисим любил печенку из шишек. Пока шишка пеклась, в пеньке выдолбил ступу. Ошелушил несколько шишек, истолок орех в ступе, переложил ложкой из ступы в котелок ореховую кашицу, еще засыпал порцию. Котелок на треть заполнился ореховой кашицей, и Анисим залил ее водой, помешал ложкой, скорлупа всплыла, он собрал ее. В котелке пенилось молоко, не отличишь от настоящего. И по вкусу чуть слаще коровьего.

– Гриша! Пора ужин готовить!

За работой день догорел как свеча в жаркой бане. Сумерки затопили берега, обузили речку, оставив узенькую серебряную полоску воды на перекате.

Гриша вернулся с уловом.

– Ну-ка, ну-ка, хвастай, – разглядывал снизку хариусов Анисим. – А я корову подоил, – показал Анисим на котелок.

– Молоко, – удивился Гриша, – попробую?

Анисим подал котелок.

– Ты, папаня, колдун, – едва оторвался Гриша от котелка.

– Ты тоже, Григорий, наговор знаешь, – кивнул Анисим на рыбу. – И уха, и посол будет.

– А если на рожень сотворю? – вызвался Гриша, выбирая покрупнее рыбин.

– Боюсь, язык отъем, спроворь. Ты у меня мастер по этому делу.

Гриша выпотрошил хариусов, сбегал, прополоскал их, посыпал перцем и солью. Пока вырезал талиновые прутья, рыба дала сок. Рожень готовить недолго: один конец прута заострил кинжалом, другой – шилом. На кинжал нанизал со спинки хариуса, а другим – шилом – воткнул в землю на таком расстоянии, чтобы огонь только теплым дымом окутывал. На этот случай под рукой и еловые шишки. По мере того, как на рожне рыба проваривалась, Гриша укорачивал рожень. И уже в конце держал он хариуса на углях, пока тот не взялся золотистой корочкой. Гриша отложил от костра рожень, кинул на угли приготовленные дрова, они затрещали и тут же вспыхнули. Всполохи выхватили из темноты отца, стол, метнулись на рядом стоящие деревья, высвечивая сверкающую изморозью хвою.

– Готово, папань! – подхватил Гриша рыбу на рожени и понес, как копья, наперевес, к столу. Один рожень положил перед отцом, с другого краю стола себе.

Анисим разлил по кружкам кедровое молоко – запивать горячую рыбу.