Виктор Савин - Юванко из Большого стойбища Страница 19

Мне бы сразу палить в кучу-то, а я растерялся. Лежу на песке и весь дрожу. И не знаю даже почему. То ли от радости, что увидел столько дичи, то ли от чего другого. Потом взвел курки, правый и левый. Жду. Гляжу на стеклышко чистой воды и соображаю: выплывет какая на это открытое место, я ее и стукну… И верно, вскоре одна выплыла. Раскрасавица. Красный хохолок крючком торчит назад. И головка красная, радугой сходит на сизую шею. Про людей-щеголей говорят: дескать, гоголем ходит. А эта утка гоголем плавает. Живая, бойкая, круть-верть.

Ну, посмотрим, какая ты есть!

Навел на нее стволы. Нацелился. Поднес палец к переднему спусковому крючку. Она, видно, заметила меня. Забеспокоилась. Повернула головкой вправо, влево и быстро поплыла наутек. Я заторопился. Нажал на спуск. Да так сильно, рывком, что выстрелы получились сразу из обоих стволов. Хохлатка в это время нырнула, а остальные утки, сбивая друг друга, тучей поднялись в воздух.

Встал я. Теперь уже чего прятаться? Вынул из дымящихся стволов патроны. Зарядил новыми. Иду к самому берегу. Смотрю — вынырнула моя касатка, плавает возле другого берега. И не улетает.

— Ага, значит, я ее подранил! Ну, теперь никуда не денется от меня. Правда сказал дома: мол, ждите с добычей. Первый раз похвастался, что пустой не приду.

Направился вдоль берега. Подошел к подранку на выстрел и опять давай целиться. Утка опять беспокоится. Выцедил и грохнул.

— Н-да, будь ты неладна, что ты станешь делать!

Снова нырнула и скрылась под водой.

— Ну погоди, не дам я тебе опомниться!

В другой раз взвел курок и жду. Во все глаза смотрю, где вынырнет… Ага, вот. Как только показалась из воды, я тут же пальнул в нее. Вроде бы всю осыпал ее дробью. А она опять под воду, показала мне хвостик.

Теперь вынырнула в другом конце разреза. Пробыла под водой несколько минут. Ну и хитрущая!

Опять подскочил к ней поближе. Не успел выстрелить, а она снова исчезла, оставив на водной глади расходящиеся круги.

«Ах ты, — думаю, — какая ты вертлявая!»

Выждал, когда вынырнет, и тут же бабахнул в нее. И на этот раз не убил.

Вот так штука! Что за наваждение?

И тут я уже разволновался. Начал палить сгоряча. Да так вот израсходовал пятнадцать выстрелов. И все зря… Вот тебе и красавица! Она плавает себе как ни в чем не бывало, а я стою на берегу, гляжу на нее. А выстрелить больше нечем.

Отчалил домой. Голову повесил.

А дома уже ждут, братишки бегут ко мне навстречу.

— Где утки?

Лезут в сумку, а там гремят пустые латунные гильзы. На другой день после работы зарядил патроны. От еды отказался, некогда. Побежал на тот же разрезик. Смотрю, плавает моя касатка! И нисколечко вроде не боится меня. Голову держит высоко. Красный хохол назад зачесан.

«Ну, сейчас я тебе дам перцу!»

Прилег на вершине отвала, ружье приспособил на камень.

«Теперь-то уж не промахнусь, только подплыви поближе».

Она будто поняла мои мысли. Подплыла. Саженей десять, не больше, от меня. И этим боком повернется, и другим: храбрится, хорохорится. Я, когда целился, зубы стиснул. «Ну, — думаю, — сейчас тебя угощу. Припомню тебе вчерашнее, как ты за нос меня водила!..» И угостил. Будто вся дробь попала в нее, рябь по воде пошла во все стороны. А она кувырк — и нет ее. Только хвост да лапки показала.

На этот раз снова расстрелял все пятнадцать патронов и так-таки не взял красноголовую хохлатку. Чуть не заревел. Сколько израсходовал огнеприпасов — и понапрасну!

Явился домой, молчу. В глаза глядеть никому неохота.

Мать видит — со мной что-то неладное. Отослала братишек спать, подошла ко мне, руку на плечо положила:

— Ты что, Ваня, не в духе? Аль обидел кто?

И я разревелся.

— Какая-то паршивая утчёшка за нос водит! Тридцать патронов испортил, фунта два дроби да пороху сколько, капсюлей. Так-то, что на драге заработаешь, на воздух выпустишь. Не хотел ходить на охоту, бросить это дело хотел, а вам дичатину подавай…

Прижала меня мать к своей груди и говорит:

— Не ходил бы, коли желания нет. Сказал бы. И без дичатины обойдемся. Петуха вон зарежем, курица старая есть. Без мяса-то тебе тяжело работать. Помахай-ка день-деньской на насосной своей голубятне, покланяйся воде-матушке. Работать не сможешь, так какой из тебя кормилец?

Напомнила она мне про кормильца-то. Я и отстранился от нее. Кормилец, а нюни распустил! Взял себя в руки и говорю:

— Ничего, мама, охотник из меня получится. Я слово дал отцу… Ружье, наверно, фальшивит. Мастеру надо показать.

И вот отправился я с ружьем к Евмену. Сторож с плотники знает толк в ружьях. И не чужой он мне. Зимой мы с мальчишками постоянно к нему бегали. Помогали из лесу таскать дрова, пилить, колоть. Он за это давал нам шоколадные конфетки с игрушечными картами. Конфетки съедим, а в карты играем. А карты всего с почтовую марку. Рассядемся за столом и играем с Евменом в дурачки. На улице мороз, пурга, а в избушке тепло, железная печка топится.

Евмен-то уже взаперти сидел, когда я пришел к нему с ружьем. Он не сразу открыл. Сначала спросил, кто стучится. Нельзя ему не закрываться. На отшибе живет. Воду караулит. Отсюда вода на старательские промывки подается. Однажды нагрянули какие-то злоумышленники, связали старика, а сами открыли шлюз, выпустили воду из плотники, и на всем прииске у старателей дело стало. И не только у старателей — на бутаре даже.

Лампы Евмен зажигать не стал. Керосин экономит. В потемках-то сидел, как сова, глазами посверкивая. Рассказал я ему про ружье, про утку с красной головой. Ведь только подумать, тридцать раз выстрелить — и не убить!

Евмен-то расхохотался, зафышкал, как еж.

— Так это ты, парень, на нырка нарвался, — говорит. — Нырок-то у хорошего охотника сто патронов выманит и живой останется.

— Почему так?

— Броня на нем, пух толстый. Дробь-то в пуху закатывается. Ты думаешь, зря он ныряет, подолгу под водой держится? Его ни вода, ни дробь в зимней-то шубе не берут. Нет, нырок охотнику не по зубам.

Еще один нырок

Евмен-то славный старик. Душевный. В тот вечер я пробыл у него до полуночи. Сижу, знаю, что домой мне давно пора идти, на работу завтра рано подниматься, а уходить неохота. Уж больно интересно ведет речь старик про разных птиц, про зверей. У кого какие повадки, хитрости. Меня учит, где кого промышлять надо. Он, оказывается, знает в лесу, кто где обитает, все у него сосчитаны, будто на его собственном дворе живут. Ходит он по охотничьим угодьям и примечает, где птица на гнезде сидела, сколько цыплят вывела, в каком месте лисья нора, где куница прижилась. Рассказывает и будто меня за руку по лесу водит. А у меня уже и глаза разгораются. Вот бы стать таким, как Евмен!