Леонид Фомин - Лесные курьезы Страница 2

Так и отпраздновали мы на пеньке в зимнем лесу рождение первого Иванового сына и даже сообща имя ему придумали — назвали Ильей. Чтобы рос таким же богатырем, как его былинный тезка.

Потом я снова пошел ловить ершей, а счастливые мужики принялись складывать на сани сено. И ведь что интересно — весь зарод привезли, клочка по дороге не потеряли…

Так тебе и надо!

Один раз приходит ко мне деревенский парень и говорит:

— Барсука поймал. Чернющий весь — смехота!

— Как ты его поймал?

— А так. Гоню я, значит, на мотике вечером, при фаре уже, он и катит по тропинке. Я, значит, газу, он, дурак, дальше, хоть бы свернул! Ну и шмякнул его колесом…

Парень явно гордился, что сбил зверя. Давай досказывать:

— Я ведь с рыбалки ехал, рюкзак со мной был. Ну я его туда, в рюкзак, значит. А он упирается, зубы щерит. Запихал все же и живьем привез.

— Где он у тебя?

— Как где? В клетке, конечно. Ежели охота посмотреть, пойдемте, покажу.

Неохота мне было смотреть, но надо было что-то делать, спасать зверя, и я пошел.

В тесном крольчатнике за железной сеткой, забившись в угол, сидел худой, со свалявшейся шерстью… енот.

— Вот только не жрет ничего, ни морковь, ни картошку, — пожаловался парень. — Зато ручной стал, как кошка. Глажу, на руки беру.

Он открыл клетку, вытащил зверька, прижал к плечу, начал гладить. И тут произошло то, чего и следовало ожидать: енот неожиданно взбунтовался, хапнул зубами парня за ухо и напрочь откусил мочку. Да так это быстро сделал, что тот не успел и пикнуть. Енот стремительно спрыгнул на землю, юркнул под прясла и скрылся в картофельной ботве. А там до леса рукой подать…

— Так тебе и надо! — сказал я, перевязывая голову парня с откушенным ухом какой-то тряпицей, снятой тут же, с сиденья мотоцикла. — Беги давай в больницу и больше не лови зверей. Другое ухо откусят…

Лодочник Кленов

Как только поселился я в Луговой, невольно стал приглядываться к усатому, с виду очень недружелюбному старику Кленову. Жил он по ту сторону речки, но все равно каждое утро, приходя за водой, я встречался с ним. Вернее, видел на другом берегу.

Он ладил лодки.

Лодок этих скапливалось у его дома иногда до десятка и больше, а он все чего-то пилил, стругал, тесал. Лодки получались все как одна — узкие, остроносые, полого выгнутые и даже издали казались легкими. Они, как девушки на пляже, лежали на берегу, бело-желтые от новизны, сладко пахнущие знойным бором.

Вот и стал я подумывать: к чему старику столько лодок? Лодок, которые здесь, в верхнем течении реки, совсем не нужны — в летнюю засушливую пору она так мелеет, что в любом месте можно перейти вброд. К тому же, слышал, он их не продавал.

Еще я слышал, а потом уже сам убедился, что лодки у Кленова какой-то особой выделки, бывает, доставляют ему знакомые люди прямые, как струна, еловые бревна, и тогда он договаривается в местном леспромхозе распилить их на доски. Само собой, сколько тут хлопот, какие расходы из небогатой в общем-то пенсии, не говоря уже о собственном труде.

А он ладил и ладил, с утра до вечера стукая на берегу, потому что умел и любил их делать.

Он все любил сделанное своими руками: дом, в котором жил, стол, за которым обедал, кровать, на которой спал, и многое другое, без чего в крестьянском житье не обойтись. Но больше всего любил делать лодки, не так уж нужные, как было сказано, на мелководной речке.

Многие не понимали Кленова, снисходительно посмеивались над ним. Говорили: золотые руки, все изладит, что ни попроси, да еще как изладит! — а он — ну ребенок малый, — стругает лодки, выставляет напоказ на берегу! Зато сам Кленов был иного мнения о своем ремесле, считал себя наипервейшей руки мастером в этом деле и ревностно относился к конкурентам, если таковые объявлялись. Чуть завидит чужую, не его работы лодку, — живо к ней! Придирчиво осмотрит, прощупает всю. И как бы она не была хороша, обязательно найдет изъян: то широка, то велика, то тяжела. А уж на старые да сколоченные тяп на ляп и глядеть не мог. С отвращением махал рукой и обзывал хозяина самыми последними словами. Кленов вообще судил о человеке по наличию у него лодки — есть лодка, значит, и человек ты хороший, нет — так себе… Все равно, что в-старину безлошадный мужик. Кленов очень хотел видеть в деревне хороших людей…

Наверно, из-за недальнего соседства старик взаимно начал интересоваться и мной, моим житьем-бытьем. Не шибко-то разговорчивый, с бурым, морщинистым, как липовая кора, лицом, он нет-нет да и взглянет из-под кустистых бровей на меня у речки, в знак приветствия чуть заметно кивнет головой. Или, проходя мимо моего дома с кирзовой сумкой в сельмаг, приостановится у ворот, осмотрит все от крашеных наличников на окнах до нового скворечника на березе, что-то смекнет себе на уме и идет дальше. Я стал подмечать: проходит он намеренно нашей улочкой, потому что до сельмага куда удобнее и ближе ему добраться детсадовским проулком.

И вот через год, наверно, не раньше, после моего приезда в деревню Кленов явился в гости.

— Исправно, вижу, живешь, — без лишних церемоний начал старик, цепкими глазами окидывая двор. — Вон крышу обновил, палисад перебрал, хламу у дома нет. Да и дров напас, как не ленивый хозяин…

И вдруг спросил:

— А лодка у тебя есть?

— Есть, — сказал я.

— А ну, покажи!

— Да в чулане она.

— Как в чулане? — не понял Кленов.

— Ну в чехле. Резиновая…

Старик даже сплюнул от возмущения:

— А я тебя за человека принимал! Дом, думаю, содержишь в порядке, рыбак сам, охотник… А ты — резиновая! В чулане! Ошибся я, стало быть! — и он быстро зашагал к калитку…

Смешно мне было, очень смешно, но засмейся я в эту минуту — безнадежно обидел бы старика. К той поре я уже многое знал про кленовские лодки, видел их по реке, привязанными чуть ли не у каждого огорода, знал, что он просто раздаривает их людям, желая. таким образом облагородить их, сделать хорошими…

— Постойте! — крикнул я вдогонку. — Ну чем хуже резиновая, тем более такая мелкая у нас речка?

— Резиновая… — опять передразнил Кленов. — Не позорил бы себя и деревню заодно… Я вот как увижу этих, как их, туристов, на таких-то вот, как твоя, надутых лягушках, сразу от греха бегу в избу! Не ровен час, не вытерплю и запущу, чем попади! Уж что-что, а самое древнее естество променяли на резину. Хы! — горько усмехнулся Кленов. — Подменили живое дерево химией! Мало ее кругом, так еще и на речку… И ты туды же!

Старик поостыл маленько и заговорил тихо, как бы оправдываясь: