Леонид Семаго - Зеленая книга леса Страница 23

Но раз в несколько лет после хороших теплых дождей вырастает на песчаных буграх чудо-гриб. Без труда раздвинув толстый слой опавшей хвои, поднимается между сосновых стволов редкостный боровик. Он без единого изъяна. Его не успели найти грибные комарики. Здесь не живут мыши, и на красноватой шляпке нет шрамов от их зубов. Точеная ножка, идеально круглая шляпка, ровность окраски — словно изделие краснодеревщика, а не создание природы. Его кожица источает еле уловимый, но явственный аромат, который проявляется у сушеных грибов. Она суха и упруга, ладонь ощущает ее как живое тело. Вылезая из сыпучего песка, гриб всегда чист: ни песчинки на шляпке, на ножке.

У белых грибов, растущих под деревьями других пород, нередко несколько близнецов срастаются основаниями ножек в одну «семью». Этот всегда растет в одиночку, не уродуя себя и своих братьев. Стоит эдакий богатырь среди чахлых, потерявших надежду стать соснами, сосенок, а чуть поодаль от него бугрят хвою грибки помоложе, еще розовато-сизые коротышки. Пока что каждый в поперечнике больше, чем в высоту, но каждый своей статью будет похож на первый, если не сорвут раньше времени. Коротка жизнь грибов под солнцем, и через несколько дней от всего грибного «выводка» не остается и следа. Следующей встречи надо ждать не меньше года, а иногда и несколько лет.

По склонам бугров тоже растут белые, но рангом ниже, чем боровик. У них ножки потоньше, шляпки цвета хорошо зарумяненной в печи пшеничной булочки. Оттого уже в корзине кажутся они изделиями хлебопека. У подножья бугров, около берез, среди ажурных вересковых кустиков вырастают темно-коричневые, толстоногие и грузные, с чуть припотевшими шляпками, словно обожженные в гончарной печи. Только ножка у каждого второго с перекосом, шляпка с одного края шире и толще, чем с другого, со следами мышиных зубов. Но в земле сидят крепко, зарывшись почти на половину ножки, и живут дольше, чем верховые красавцы, потому что в травяных низинах ночью и утром прохладнее, чем на буграх, не сразу высыхает роса, туман держится и после восхода солнца. Нет здесь ни одного даже корявенького дубочка, а то рос бы под ним еще один белый, у которого шляпка и ножка почти такого цвета, как прошлогодний сухой дубовый лист.

В те времена, когда грибная охота считалась в негрибных наших местах забавой, на которую не у каждого находился свободный час, попробовал я, не сходя с места, посчитать всех подданных такого царя-гриба. Став рядом с ним, я разглядел, насколько позволяли деревья, восемьдесят три гриба разного роста, разного цвета, разной стати. Восемьдесят три белых размером от куриного яйца до фунтовых богатырей. А всех их было куда больше.

В дни золотой осени, когда без числа и счета разгуляется по лесам грибная пестрота, можно снова прийти на тот же бугор, рассчитывая если не на повторение летней встречи, то, по крайней мере, на такую находку, перед которой не зазорно опуститься на колени. Второй раз за сезон оживет грибница, и, как доказательство того, что династия не угасла, будет стоять на сухой вершине, где под соснами ни травинки, невиданный чудо-гриб.

Осенний белый, под каким бы деревом ни рос, увесистее, крепче, массивнее летнего. Кажется, что перед зимним покоем дерево ему одному отдало напоследок все, что берегло для нескольких. Будто часть собственной силы влило в толстую ножку и мясистую шляпку. Но и осенью коротка грибная жизнь: через неделю он, огромный, красивый, внутри словно болезнью истощен — рыхл и дрябл.

В тех же сосняках есть у белого гриба двойник — перечный гриб. Красивый, элегантный — и горький, но не ядовитый. Горек настолько, что его не трогает никто из лесных обитателей: ни белка, ни мышь, ни олень. Он и не червивеет никогда. Всегда светел, чист, привлекателен. Стоит с вызывающим видом, иногда на полусгнившем пеньке. И до самой старости его шляпка снизу не желтая, не зеленая, как у белого, а чуть розоватая. Но только ростом не дотягивает он до настоящего белого, и спутать можно только самые молодые грибки, которые, едва появившись на свет, еще не получили полной окраски.

ончается знойный июль. Трава выгорела не только на косогорах, но и на ровных местах. Преждевременной желтизной запестрели лесные липы. Небо белесое с утра, и кажется, что всю его голубизну вобрал в себя цветущий цикорий. Пока жара не овладела миром, пока что-то остается от ночной свежести, еще заметна птичья жизнь. А в полуденные часы даже водоплавающие скрываются в спасительных камышах. Но вот на белизне единственного облачка, как на экране, возникает четкий силуэт парящей птицы. Против солнца не разглядеть цвета пера, но я знаю, что это кружит кто-то из пары орлов-карликов. Самых маленьких орлов, живущих в глуховатых уголках лесостепных боров и дубрав.

Мимолетные встречи с этими интересными хищниками случались не каждый год, гнезда их находил всего четыре раза, о повадках и поведении знал только то, что было написано другими. В общем, знакомство было больше книжным, чем личным, пока, наконец, судьба не преподнесла мне подарок в виде гнезда орлов-карликов, в которое можно было заглянуть, не тревожа хозяев, впрочем довольно доверчивых и непугливых.

Они не боялись взлетавших и приземлявшихся самолетов, людей, распиливавших стволы сухостойных дубов, коров, которые паслись поблизости ранней весной. Мало того, орел часто и подолгу сидел на своем любимом дереве, около которого я оборудовал наблюдательный пункт, выбрав пенек для зрительной трубы и пенек для сидения. Объектив трубы так приближал гнездо, что на нем можно было разглядеть комара.

Орлы построили гнездо на крепком дубу, стоящем на скате неглубокой балки, сложив в тройной развилке основательный помост из сухих веточек. Место было неягодное и неохотничье, птицам никто не мешал, пока в минувшую зиму рядом с балкой не вырубили двухгектарную делянку. Орлиный дуб в нее не попал, но оказался крайним деревом. Возвратившись в апреле к гнезду, пара нашла его таким же, как оставляла. Уважаемый сосед ворон уже кормил птенцов, лес был полон овсянок, зябликов и дроздов, и орлы не стали искать нового места, затевать новое строительство, хотя их дерево стояло теперь на опушке.

Орлы-карлики отличаются от остальных орлов не только ростом. У них редкостная в птичьем мире особенность окраски: орел и орлица одной пары могут иметь одинаковый до последнего перышка наряд, или же одна птица одета в коричневое платье, другая — в такое светлое, что в полете издали выглядит снизу совершенно белой, только полетные перья в развернутых крыльях настолько контрастны с остальным оперением, что кажутся черными. Окраска перьев не зависит ни от пола, ни от возраста. В этой семье орлица была светлой, орел — темным, а у карликов, живших за Доном, наоборот, рослая самка носила коричневый наряд с узкими белыми «эполетами».