Марк Гроссман - Веселое горе — любовь. Страница 23

— Хорошо, я скажу бекам: пусть проводят тебя.

— Твоим детям не нужны няньки, эмир.

Тимур с гордостью погладил дочь по длинным черным косам.

— Ты права.

И снова караульщики убрали копья. И снова царевна спустилась в яму.

Но в этот раз, сколько ни прислушивалась стража, не могла она разобрать ни одного слова, оттуда, со дна.

О чем шептались бедняк и царевна? Этого никто, кроме них, не знал.

В самой середине ночи джигиты увидели голову царевны. Саодат поднималась по ступенькам, и за ней шел, тихо позванивая цепями, Джанибек.

Выбравшись из ямы, бедняк заметил царевне:

— Еще вчера я боялся, что тебе нужна забава, Саодат. Вижу, что ошибся.

Стража стояла, окаменев от страха. Отпустить Джанибека — отдать свои головы. Если поднять тревогу, — царевна найдет способ наказать измену.

— Вот вам золото, джигиты, — сказала Саодат, подавая мешочки. — Садитесь на своих коней и бегите к Тоболу.

Когда в черной дали, растаял топот копыт, Саодат вошла в шатер, взяла переметную суму и клетку с голубями.

— Помоги мне, — шепнула она, подавая Джанибеку суму, — только постарайся не звенеть цепями. Мы разобьем их потом, в пути...

Гафур-ока умолк и закрыл глаза, как будто хотел себе представить ночную степь и двух скакунов, уносящих во тьму смелых молодых людей.

— Ветер отставал от всадников, — продолжал рассказ Гафур-ока, — и дробь копыт была, как один звук. Так мчались на восток бедняк и царевна.

— Куда мы едем? — спросил Джанибек, когда девушка пустила своего коня шагом, чтобы он отдохнул.

— К Тоболу.

— К Тоболу?

— Да. Если стражники захотят повернуть назад, мы перехватим их.

И снова крутился ветер за спиной всадников. Но вот вдали показалась стена леса. И первые лучи пронизали воздух над ним.

Джанибек увидел перед собой голубое и тихое озеро.

— Это Большое Кисене, — оживилась Саодат. — Мы остановимся здесь и разобьем твои цепи.

Царевна помогла скованному юноше сойти с коня. Она долго ходила по берегу — искала крепкий камень,

Потом много часов била камнем по железу, и ржавая цепь расползлась на руках джигита.

— Давай поставим здесь шалаш и больше никуда не поедем, — предложил Джанибек. — Здесь красиво — и мы вдвоем.

— Давай, — весело согласилась Саодат.

Но уже к вечеру Джанибек заметил, что царевна грустит, и в глазах ее собираются слезы.

— О чем ты?

— Мне жаль отца. Он ничем не заслужил такую обиду.

Саодат и Джанибек долго сидели у берега и молчали. И наконец джигит произнес:

— Я поеду к стану царя и заброшу ему письмо со стрелой. Напиши, что ты жива и в благополучии.

Саодат покачала головой:

— Тебя схватят.

И они снова замолчали, думая.

И вдруг царевна сказала обрадованно:

— Я знаю, как сделать! Выпущу голубя с запиской, и он полетит к шатру. Ведь там был его дом. Птицу поймают, прочтут письмо, и отец не будет грустить...

Гафур-ока снова роется у себя в карманах, наскребает немного конопли и кидает ее птицам.

— Ты видишь вон ту маленькую бронзовую голубку? — спрашивает старик. — Она прилетела из Чарджоу сюда, в Хиву, победив жару и ветер над пустыней потому, что ее голубятня — в Хиве.

Гафур-ока обеими руками гладит бороду и возвращается к рассказу:

— Так почему бы голубю царевны не прилететь к шатру? Он прилетел. И царь был обрадован и взбешен.

Тамерлан послал сотню лучших джигитов в степь — искать дочь

А на берегу Большого Кисене царевна целовала Джанибека, и бедняк отвечал ей ласками. Какие царские почести могли сравниться с этим?

Вблизи их шалаша ходили голуби и говорили свои речи, старые, как мир, и никогда не стареющие.

Джанибек улыбался:

— Если твой друг из меда — не съедай его окончательно. Это я говорю себе.

И они смеялись этой шутке, и ласкали друг друга.

Так шли дни. На заре мужчина отправлялся на охоту и приносил уток, рыбу и ягоды. Удивительно сладкие незрелые ягоды — потому, что истинная юность всегда непритязательна.

А царевна шила одежду и варила еду.

В свободные минуты они выпускали голубей, чтоб погуляли в небе. Джанибек читал жене стихи о жизни, которая когда-нибудь придет на землю. Люди тех лет будут негодовать и удивляться войнам, сжигавшим целые народы во времена их предков. Им будет казаться диким, тем далеким людям, что были бедные и богатые, И был голод, и было презрение одного к другому.

— Да, может, так будет, — соглашалась Саодат.

Однажды, возвращаясь из степи, Джанибек осадил коня у шалаша и торопливо спрыгнул на землю.

— Я слышу стук копыт, — бросил он тревожно, — спрячься в камыши.

— Нет, я буду в беде с тобой.

— Ты уйдешь в камыши ради ребенка, который родится, — сказал Джанибек, и его голос был голосом мужчины, который повелевает.

И жена выполнила приказ.

Самодельный лук, копье и грозную палицу приготовил к бою Джанибек.

А земля уже дрожала под копытами коней. Всадники Тимурленга приближались к Большому Кисене.

Сотню джигитов насчитал Джанибек в степи. Зажав в железном кулаке палицу, он вскочил на коня. Белый ахалтекинец встал на задние ноги, глаза коня налились кровью, и ветром понесся он вперед.

Джанибек видел: среди воинов нет Тамерлана, хромого царя, отца его жены. И это решило судьбу сотни. Со свистом рассекая воздух, опускалась пудовая палица на головы всадников, и, как бурдюки с водой, падали они на землю, волочились в стременах, опрокидывались вместе с конями.

Тогда уцелевшие, крича от страха, помчались в степь, к стану Тимура. Воины бежали с поля боя, спасая себе жизнь и взывая о помощи.

И помощь пришла.

Еще сто джигитов неслись к Джанибеку.

Но эти уже не пошли в бой, сломя голову. Они остановились у леса и сыпали стрелами, хоть и не долетали стрелы до озера. *

— Отдай нам дочь царя, и мы оставим тебя в покое! — кричали они, не трогаясь с места.

Джанибек молчал.

Тогда всадники стали ругаться:

— Осел, побывавший в Мекке, все равно не станет паломником!

И еще они кричали:

— Ты, как собака, спишь в тени телеги и думаешь, что это твоя тень!

— У людей с коротким умом — всегда длинный язык, — ответил Джанибек. — Перестаньте кричать, трусы!

Даже плохие воины не любят, когда их называют трусами. А это все же были джигиты Тимура, покорители многих стран.

В гневе они пришпорили коней и сошлись с Джанибеком.

И снова была сеча, и падали всадники Тимурленга на мокрую от крови траву.

Совсем уже мало осталось воинов от этой эмирской сотни. Но тут Джанибек услышал тоскливый крик жены. И, бросив взгляд вперед, увидел: несется к нему, сгорая от ярости, царь и отец его жены — хромоногий Тимур.