Марк Гроссман - Веселое горе — любовь. Страница 25

Кара Боузлы разжигал костер, и пламя рассекало мгновенно наступавшую мглу своим широким лезвием. От этого лезвия, будто оно прикасалось к точильному камню, сыпались искры. А потом, когда костер слабел, кому-нибудь могло показаться, что это — большой подсолнух, по краям которого начинают созревать черные зерна.

В такую минуту пастух мог поклясться, что барханы — это совсем не песок и не верблюды, а древние памятники, и создали их люди по прихоти злого и хмурого дэва[1]. Что не придет в голову, когда человек одинок!

Теперь вы можете понять, что как раз в пустыне юноше совершенно необходимы были живые существа, чья-нибудь, пусть даже бессловесная, дружба.

Верблюды и бараны — что ж? Даже при жестком безлюдье какая от них польза? В их красивых глазах ничего не прочтешь.

Собака и голуби — иное дело.

Старая та́зы[2] Сюзе́н не только помогала пастуху беречь овец. С борзой приятно побеседовать, прочитав ответ на вопрос в ее умных суровых глазах. Правда, говорить можно было только на очень важные и немного скучные темы.

Но ведь Кара Боузлы был молод и любил. И ему требовались такие друзья, которые могли бы постоянно напоминать о девушке с черно-синими бровями, соединенными на переносице такой же превосходной черно-синей краской.

А кто для этого мог быть лучше голубей?

Прошел год. Кара Боузлы пожил в своем колхозе и снова вернулся к колодцу. И тоска его по девушке стала еще резче.

По ночам пастух беседовал у костра с голубями. Это были прекрасные собеседники. Они поглядывали на Кара Боузлы блестящими черными глазами, обирали друг у друга перышки на голове, целовались и нежно укали.

— Салам[3], Явшан, — говорил пастух старому голубю, — почему ты не спишь? Ах, старый чудак, ты тоже, оказывается, влюблен! А ведь тебе уже десять лет, бабай[4]! Впрочем, любовь молодит всех.

Голубь покачивал головой, и пастуху было ясно, что он вполне согласен с его бестолковой отрывочной речью.

В разгар весны, перед самым вечером, Чинк резко взлетел в небо. Быстро набрав высоту, он внезапно сошел с круга и исчез вдали.

— Прекрасно! — бормотал молодой сильный пастух. — Какое мужество живет без силы? Надо попробовать и тебе свои крылья.

Но солнце уже ушло за горизонт, а Чинка все не было.

Кара Боузлы стал волноваться. Он то и дело глядел из-под руки на черное небо и, конечно, ничего не видел.

Пастух не ушел в юрту, а постелил халат на песке. Юноша не спал всю ночь и, лежа на спине, смотрел в вышину. Даже Млечный путь — и тот был похож на блестящую россыпь песка. Но вот выплыла огромная луна. Она ухмылялась неизвестно чему, — верно, ругала пастуха за глупость.

Да, да — за глупость. Голубь не выдержал одиночества. Пустыня здесь ни при чем. Чинк мрачен потому, что живет без любви. А какая жизнь теплится без любви?

«Ты, может, не совсем дурак, Боузлы, — уже осторожнее говорил себе пастух. — Но как ты мог не знать этого? Правы старики: ум без знаний — беркут без крыльев. Кому нужна птица, которая не летает?».

Так он корил себя до самого утра. Позади еще тускло светила луна, по-прежнему огромная, а на востоке уже появилось такое же громадное багровое солнце.

Задремав лишь на одну минуту, Боузлы просмотрел возвращение Чинка.

Только услышав свист крыльев, пастух обрадованно вскочил на ноги и увидел, как белая птица садится на юрту.

Свободное время этого дня Кара Боузлы отдал Чинку. Пастух подкармливал его рисом и джугарой[5], поил водой из консервной банки и все спрашивал:

— Куда ты летал, Чинк? Если б ты умел говорить! Может, ты отправлялся за сладкой речной водой? А может, искал жену?

Голубь жадно пил воду и молчал.

Наступило новое утро, и Чинк снова взмыл в чистое небо. Теперь он даже не сделал обычного круга над юртой, а сразу полетел на север и скрылся из глаз.

Вечером вернулся.

И так повторялось каждый день.

Однажды, когда он снова исчез, внезапно подул горячий резкий ветер. Небо мгновенно почернело от гнева. Будто подпаленные, клубились барханы. А над горизонтом повисло мутное солнце.

Тут уже некогда было раздумывать. С юга шел на пустыню афганец[6], и Кара Боузлы знал, что вот-вот саму́м[7], свалит на юрту, на скот, на колодец горячую массу песка.

Пастух быстро накрыл колодец толстым брезентом, укрепил, как мог, свое походное жилье и, схватив ватный халат, выбежал наружу.

Тазы, жалобно поскуливая, терлась о ноги хозяина. Кара Боузлы лег на песок и накрыл себя и собаку халатом.

И тогда пустыня обрушила на них ветер и песок.

Задыхаясь от вихря и тяжести песка, пастух думал, что пустыня сейчас похожа на безумного кабана. Она бьет копытом и скрежещет зубами, как живая. Это, верно, происходит потому, что песчинки со страшной силой трутся друг о друга, сшибаются в неистовой пляске.

Песок скрипел на зубах Кара Боузлы, засыпал уши, глаза, проникал сквозь крошечные щели в халате.

И когда уже казалось, что дышать совсем нечем, буря прекратилась.

Кара Боузлы долго ворочал широкими плечами, прежде чем ему удалось освободиться от песка. Наконец выбравшись, он оглядел баранов, колодец, юрту, — и остался доволен. Правда, юрту повалило на бок и замело песком, но ведь могло быть хуже.

Пастух хотел уже гнать овец на траву, когда вспомнил о птице. И настроение у него испортилось. Буря, наверное, убила Чинка, самум начался вскоре после того, как исчезла птица, и, конечно, застиг ее в пути. У бедного Чинка не было ни халата, ни юрты, и теперь он, мертвый, лежит со сломанными перьями глубоко под горячим песком.

В большом обществе людей не так больно чувствуешь утрату друга. Но в пустыне, где каждая жизнь на счету, как забудешь о нем?

Кара Боузлы вяло сидел на халате, уронив голову, и думал. Он думал о том, что самум мог пощадить белую птицу и только поранить ее. И тогда, выходит, несчастный Чинк мучается сейчас где-нибудь в получасе пути от колодца и ждет, когда друг-человек придет и спасет его от беды.

Конечно же, Кара Боузлы должен спешить на поиски друга!

— Поди сюда, Сюзе́н! — приказал пастух борзой. — Я ухожу, ты слышишь, тазы? Я иду искать Чинка, белого храброго Чинка, которого любовь завела в беду.

Собака беспокойно смотрела в глаза хозяину и тихо скулила.

— Ты подумай сама, — убеждал пастух собаку, — каково ему теперь? Серая лисица, волк и дикая кошка шныряют по пескам, ищут поживу. А бархатный кот? Даже смирные джейраны могут невзначай погубить птицу. Они и не заметят, как на бегу наступят на ее беспомощное тело. Оставайся, тазы, беречь барашков. Я иду за Чинком.