Ялмар Тесен - Узы моря. Опасное соседство. Возвращение Страница 3

Затем последовала быстрая смена температуры и ослепительная вспышка света, так что маленький горбыль старался лишь плыть как можно быстрее, попав неожиданно в среду, не оказывавшую ни малейшего сопротивления. Потом расположенные полосой вдоль тела горбыля нервные датчики перестали вдруг подавать сигналы; он понимал только, что бессильно лежит на боку и даже с помощью хвоста не способен более восстановить равновесие в незнакомой среде. Затем температура вокруг снова изменилась, постепенно восстановились и равновесие, и способность двигаться, и зрение, однако же чувствительные полосы на боках все еще посылали какие-то неясные сигналы тревоги, и он полежал немного на дне креветочной отмели среди извивавшихся водорослей, чувствуя себя совершенно беззащитным и судорожно втягивая воду, инстинктивно стараясь поглотить как можно больше столь необходимого ему в данный момент кислорода. Когда к горбылю-холо вернулось наконец нормальное восприятие окружающей среды, он вновь ощутил утраченное было «чувство стаи»: это чувство означало защиту, безопасность — горбыль был частью большой стаи, частью единого организма. В свои девять месяцев маленький горбыль остался единственным из нескольких тысяч мальков, вместе с которыми появился на свет и проделал путь в полсотни километров по теплым водам залива, поднимаясь с сорокаметровой глубины до двадцати метров, потом до десяти и наконец оказавшись на мелководье.

Выбившаяся из сил стая все больше редела — маленький горбыль со всех сторон разом ощущал опасные колебания воды, видел бесконечные серебристые вспышки чешуи более крупных рыб и их жадные пасти, однако ему удалось выжить, и он, подчиняясь спасительному инстинкту и древней памяти предков, держался не более чем в полуметре от песчаного дна, в благодатных сумеречных «яслях», где было полно пищи — крабов, креветок, которых он с аппетитом поедал.

Жизнь в теплых и спокойных водах эстуария была менее опасной, чем в море, однако же шансы выжить и достигнуть зрелости у этой маленькой рыбки с отметиной на хвосте равнялись примерно одному проценту. Хищники день и ночь вели охоту на глубине от двадцати метров до всего лишь одного. На отмелях водились гладкие, с раздвоенным хвостом лихии; некоторые из них достигали человеческого роста в длину и могли, разогнавшись в пылу охоты, поднять целый фонтан песка и брызг. А там, где поглубже, встречались луфари с зеленоватой спиной и острыми как бритва зубами, или взрослые горбыли-холо, или даже страшные зубастые акулы, которые порой были не меньше ялика Джеймса Ривера. Однако же из всех рыб лагуны лишь Меченый и прочие горбыли были оснащены неким особым механизмом, помогавшим им ориентироваться в любой ситуации и служившим как оружием, так и средством защиты, — цепочкой блестящих серебристых пятнышек, расположенных полосами на обоих боках вдоль спинного хребта. Это были сверхчувствительные рецепторы, воспринимавшие любые колебания воды и изменения давления и способные определить как местонахождение добычи, так и опасных врагов даже в мутной или илистой воде; а еще рецепторы улавливали особые электрические импульсы, испускаемые акулами и скатами. Меченый не способен был развивать такую скорость, какой обладали хищные проворные лихии с раздвоенным хвостом, и уж конечно не мог делать семьдесят километров в час, как тунцы и их ближайшие родственники, однако же он обладал достаточно гибким телом, как бы струившимся в воде, и мог выделять при необходимости толстый слой скользкой слизи, которая сводила трение о воду до минимума; к тому же он обладал мощным хвостом и здоровенной острозубой пастью, а также целой батареей дополнительных сверхчувствительных серебристых датчиков на боках, так что в целом был неплохо оснащен для охоты и подобен в своей основательности леопарду на суше — в противоположность тунцам, марлинам и лихиям, которые представляли собой океанический эквивалент быстроногих гепардов африканского вельда.

Будучи придонными рыбами, Меченый и прочие горбылевые старались держаться подальше от гладких, обтекаемой формы хищников, носившихся по поверхности моря. Меченый придерживался богатых креветками отмелей и заросших морскими водорослями русел рек, которые впадали в залив и были похожи на артерии в живой плоти эстуария.

Следуя указаниям своих чувствительных датчиков, свидетельствовавших о наличии большого количества ракообразных, Меченый неторопливо плыл вверх по течению, сопротивляясь волнам отлива, и все время поглощал пищу, пока не почувствовал, что вода стала менее соленой, а количество похожих на креветок существ значительно уменьшилось. Зато стало больше крабов с несколько иным вкусом. Организм Меченого без промедления начал приспосабливаться к осмотическому давлению все усиливающегося притока речной воды.

Когда дневной свет снова проник в его не знающий ни сна, ни покоя мир, он был уже во многих десятках километров от моря, как бы в естественном аквариуме, где собралось множество рифовых рыб и все они были мельче Меченого.

Покрытое камешками дно отражало солнечный свет, и в золотистом колышущемся сиянии, обладавшем привкусом торфа и гниющей листвы, мелькали стайки миниатюрных чернохвостых облад, сарп и капских корацинов, и даже отдельные морские караси выплывали порой из-за груды камней — остатков старой рухнувшей плотины. Здесь также охотились лихии, однако размером помельче, и было такое множество мальков лобана, что ничего не стоило наловить их. Маленький лобан стал первой добычей Меченого, и с тех пор он охотился на любых других рыб, лишь бы они были мельче его самого.

Рос он с такой скоростью, что вес его в течение трех последующих лет каждый год удваивался. Однако по-прежнему днем и ночью Меченому грозила опасность; впрочем, страх или стресс были ему неведомы, разве что порой, обнаружив внезапно присутствие, хотя бы вдалеке, более крупных, чем он, существ, он инстинктивно стремился скрыться, спастись, но при этом всего лишь откладывал отдых на потом и активнее потреблял кислород.

Однажды в пещере, на пологой песчаной отмели, к нему снова пришло то чувство безопасности, которое давало только ощущение стаи. Полсуток возле него кружили сотни две горбылей-холо — поменьше и почти таких же, как он. Он льнул к их стае, наслаждаясь аурой «стадности», блаженствуя, завороженный плавным ритмом и балетно-точными движениями своих собратьев. Стая горбылей оккупировала куда большую территорию, чем та, на которой он охотился один; горбыли то уплывали к самой границе с открытым морем на волнах отлива, то снова возвращались вместе с приливом, кормясь на песчаных и илистых отмелях эстуария, а порой и становясь объектом нападения других хищников. И все это время одно лишь мрачное чувство терзало Меченого: благодаря датчикам на боках и у основания головы он понимал, что даже большое количество собратьев более не служит ему настоящей защитой, поэтому теперь он старался держаться спокойных золотистых вод реки, и вместе с ним плавали еще шесть горбылей из основной стаи. Здесь было относительно спокойно, и свист, скрип и хрюканье морских обитателей доносились лишь слабым эхом той какофонии, что гремела на широкой рифовой гряде, отделявшей залив от моря. Корма было много, и небольшая стая горбылей отдыхала и кормилась, тратя очень мало сил на охоту и наращивая мясо; опаловые бока рыб переливались всеми цветами радуги, а приобретаемый опыт только усиливал инстинктивное желание выжить во что бы то ни стало. Иные существа, делившие с ними среду обитания, обозначали свое соседство различными запахами, звуками, выделением химических веществ и даже электрическими разрядами. Эта тихая заводь буквально кишела живыми существами и была для рыб не менее благоприятна, чем густой подлесок для лисиц или травянистая саванна для диких котов.