Алексей Ливеровский - Охотничье братство Страница 31

А Николай Николаевич? Преодолев несколько жизненных барьеров, он еще молодым человеком решительно и бесповоротно перешел на сторону Советской власти, шел по этому пути без колебаний, что вполне логично привело его в партию. Все это несмотря на то, что семья, офицерская среда (во время войны с Германией его как студента мобилизовали в военное училище), казалось, могли бы привести в ряды противоборствующих.

Прекрасные осенние деньки 1927 года. У нас в Ленинграде образовалась большая охотничья компания. Основа — мы с братом Юрием и наши собаки: лайки Хессу и Ошка, русские гончие Доннер и Султан, позже — осенистый уже арлекин Попка. Ездили из города в разные места, чаще всего доезжали поездом до Лебяжьего, а там пешком четырнадцать километров по очень грязной дороге до Тентелева, маленькой чухонской деревнюшки на самом берегу прозрачного и быстрого Коваша.

Хорошо запомнилась одна охота в середине октября, когда произошел любопытный случай. Шли с поезда Юрий, Николай Николаевич, Щербинский (муж моей двоюродной сестры) и я. На поводках лайки и пара русских гончих, купленных задешево у деревенского охотника далеко от города. Отец мой называл их прогончими. Ирония приставки заключалась в том, что они, подняв зайца, очень скоро теряли его и возвращались назад. С такими собаками нам иногда удавалось добыть прибылого беляка на подъеме или на первом кругу, старые же благополучно отделывались от наших гонцов, уходя напрямую или в крепкие места, русаки и вовсе были несбыточной мечтой.

Уже в сумерках на вырубке из молодого частого осинника выбежала к нам на дорогу гончая собака и приветливо замахала гоном-хвостом. Все попытки прогнать ее ни к чему не привели, даже выломанный на обочине грозный прут. Пес упорно плелся позади, соблюдая безопасную дистанцию. В дом мы его не пустили, надеясь, что ночью уйдет.

Утром, когда мы кормили на крыльце собак, из-под стога, потягиваясь и радостно приветствуя всех, вылез крупный, ладный выжлец: пестрая мраморная рубашка, один глаз карий, другой мутно-голубой — арлекин. В те годы их было немало.

— Дайте ему поесть, — сказал Щербинский, — мы делали все, что полагается: гнали, ругали, били, но голодом морить — свинство. Поди сюда, песик. Как тебя? Арлекин? Арля! Арля.

Хитрость прозрачная — Щербинский трезво оценивал наших собак, ему хотелось попробовать новую: вдруг она лучше?

Охота шла по нешироким полям вдоль Коваша. Гончие рыскали в опушке.

Не подпустив на выстрел, из клочка некоей у камня выскочил русак. Подкидывая куцый зад, он мчался так, будто под лапами у него была не вязкая глина, а твердая дорога. Собаки помкнули по зрячему. Гон пошел кустами вниз по реке.

— Ну и русачище, — сказал брат, — как осел, и ушами поводит. Такого не вернуть.

Собаки сошли со слуха, а через полчаса наши «прогончие» уже вывалили из кустов.

— А где Арлекин?

— Как попал, так и пропал, — рассмеялся брат, — нас не боялся, а гона не перенес.

Мы с Юрием сидели на камне, от которого выскочил русак. Рядом улеглись гончие. Султан недовольно выкусывал присохшую между пальцами грязь. Николай Николаевич пошел к речке, Щербинский покуривал у края кустов.

Доннер резко поднял голову и уши, прислушался.

— Что это? — удивился брат. — Слыхал?

— Слышал, но понять не могу: гон не гон, звон не звон. Будто собака пролаяла далеко и коротко.

Через несколько минут в кустах перед полем раздался короткий гон — обрывок какой-то, прозвучал и сразу смолк.

— Гонит! Арля, — тихо сказал брат и схватился за ружье.

— Сиди, не шевелись! Прямо на нас.

На пашню шаром выкатился русак. Прижав уши, он резво мчался, легко выкидывая длинные ноги. За ним в каких-нибудь ста — полутораста метрах молча гнался Арля!

Стрелять вначале было далековато, и тотчас зайца заслонили наши гончие. Свистнула рядом с нами дробь от дикого, через все поле, выстрела Щербинского. Брат погрозил ему кулаком. Николай Николаевич, перебирая длинными ногами в высоких заколенниках, бежал вверх по реке — видимо, рассчитывая где-нибудь перерезать путь русаку. Гон передвинулся за деревню и опять сошел со слуха. Мы все вместе медленно двигались в ту же сторону.

— Вернет, — сказал брат, — я в него поверил — ей-богу, вернет. Он…

— Тише! Слушайте! — Николай Николаевич остановился и поднял руку.

Мне показалось, что далеко за деревней кто-то пролаял: «Ау-ау-ау!» И все.

Мы прошли почти всю деревню, как вдруг в дальнем конце дружно залаяли дворовые собаки и пронзительный детский голосок заверещал:

— Заяц! Заяц!

Русак бежал нам навстречу по обочине грязной дороги, у колодца вздыбился, покрутил ушами и скинулся в проулок.

Появился Арля, добежал до скидки, выдал знакомую уже нам короткую очередь: «Ау-ау-ау!» — и, не задерживаясь, промчался.

— Дяденька! Вон они, вон они!

Мы бежали вовсю. Далеко у речки, на вытоптанной скотом луговине виднелись фигурки зайца и собаки. Русак бежал быстро, но далеко не так, как в начале гона. И что это? Навстречу из кустов парочка наших гонцов. Видимо, давно отстали и оказались сбоку.

— Порвут! На куски растащат…

Нет, когда я подбежал, то убедился, что заяц останется цел: на нем передними лапами владычно стоял Арля и выразительно скалил молодые белые зубы. На меня он даже не уркнул. Я поднял русака за ноги — он не гнулся, застыл, стал как палка.

— Смотрите, — сказал я подбежавшему Николаю Николаевичу, — окаменел. Еще немного, и он был бы согнан — не пойман, а именно согнан — по всем правилам настоящего гончего искусства.

Через час из-под Арли Николай Николаевич взял еще одного русака, поверив в гончака и удачно выбрав лаз на опушке.

Мы все влюбились в приблудного арлекина. Правда, Щербинский укорял его за редкоскалость, однако брат возражал:

— Пустяки, надо только верить: стой и жди.

— Надо непременно найти хозяина и купить, — возбужденно говорил Николай Николаевич, — для меня, вот деньги, у вас уже есть собаки.

Наши спутники, взяв Султана и Доннера, ушли на поезд. Мы с братом на другой день шли до станции охотой. По дороге взяли двух беляков по той же системе: обрывки гона, бешено мчащийся заяц — сразу за ним Арля.

— Заячья смерть! Не гончая, а заячья смерть! — кричал Юрий, потрясая мокрым после часового гона беляком. — От него ни один не уйдет.

Про эту охоту, изменив только имена, я написал рассказ «Соловей безголосый». В рассказе Арля, когда мы уже подходили к станции, «исчез, как лесной дух, так же неожиданно, как появился». На самом деле Арля исчез, но я все-таки его нашел и купил для Николая Николаевича. Он назвал его Джеком, и эта приятная в общежитии и талантливая собака некоторое время жила у Семеновых в Лесном и на охотах прекрасно, только по-своему, работала. К сожалению, выжлец пропал или был украден. Николаю Николаевичу часто было некогда его выводить, стареньким маме и домработнице трудно — они его просто выпускали. Умный пес сам приходил домой и… в конце концов пропал. И — как говорится у меня в рассказе — так и остался у нас в памяти безумно паратый и верный гонец, «соловей безголосый» Арля.