Гилберт Клинджел - Остров в океане Страница 32

Самое замечательное в анемонах — это разнообразие способов размножения. Они могут разделиться надвое в горизонтальном или вертикальном направлении, и через некоторое время обе половинки станут парой близнецов.

В других случаях, не желая вести двойное существование, они могут, подобно цветам, на которые так похожи, пустить новые побеги от основных стволов. Однако свежий побег не способен начать вполне самостоятельное существование — он крепко сросся у самого основания с материнским стволом и стелется неподалеку от него. Отстаивая свои права на самостоятельность, этот побег цепляется за гальку и выпускает новенькие щупальца навстречу тому, что судьба или, вернее, прибой принесет ему в дар.

Однако анемоны не удовлетворяются этими способами размножения — у них в запасе есть еще один: они откладывают яйца, которые оплодотворяются по прихоти ветра и волн, или вынашивают их в собственном теле, пока они не станут развитыми эмбрионами. Это разнообразие способов размножения дает гарантию, что род анемон никогда не переведется на земле.

Жизнеспособность этих организмов неиссякаема, и я в этом убедился, когда однажды поднял со дна водоема большой камень и выбросил его на берег. Он тяжело покатился по небольшой группе анемон, образовавшей нечто вроде предместья рядом с главной их колонией. Предместье было почти целиком уничтожено, многие особи искалечены и раздавлены, щупальца вырваны, несколько анемон переломлены пополам. Я не сомневался, что маленькая колония погибла. Не тут-то было! Несколько дней спустя вместо оторванных щупальцев выросли новые, каждая половина искалеченного организма стала отдельным существом, приобретя вид нормального, целого анемона. Это их козырь в борьбе за существование. Пусть полностью исчерпаны все способы сопротивления бушующим вокруг стихиям; пусть волны разрывают их в клочья и размалывают о береговые утесы; пусть щупальца, которыми они, словно руками, добывают себе пищу, оторваны — надежда еще не потеряна, актиния еще живет. Начинает действовать какая-то таинственная сила, таящаяся в сложном механизме их клеток, и они восстанавливают свои ткани и продолжают жить как ни в чем не бывало.

Глава VII

РОЖДЕНИЕ ОСТРОВА

В тропических морях существует своеобразный обычай: моряк, выброшенный крушением на остров, совершает обход своих новых владений. Зачем? Вероятно, чтобы убедиться в том, что уже знает или о чем только подозревает: клочок земли, на который он попал, не что иное, как остров! Родоначальник такого обычая всем известен — это отважный и симпатичный джентльмен по имени Робинзон Крузо.

Я также потерпел настоящее крушение, стало быть, и мне полагается совершить это освященное обычаем путешествие, для которого, впрочем, у меня было и более разумное основание — прежде чем приступать к систематическому описанию фауны, следовало уточнить топографические и экологические особенности Инагуа. Еще сидя в лодке Дэксона, бегло оглядывая прибрежные заросли, я понял, что природные условия на Инагуа довольно разнообразны, а берега достаточно красивы и занимательны, чтобы возбудить любопытство, а оно — что ни говори — основной стимул большинства исследовательских работ.

Я был лично заинтересован в подобной экскурсии. Через хозяина маленького парусника, заходившего в Метьютаун, я узнал, что «Василиск», вернее, его остов, перебросило через рифы во время страшного шторма, разразившегося как раз в тот день, когда уезжал Колман. Затем судно было вынесено волками высоко на берег. Но и это еще не все: Дэксон вместе с другими местными жителями разбирал корпус по бревнышкам, охотясь за бронзовыми деталями и оцинкованными скрепами.

Не знаю почему, эти вести страшно меня взволновали. Инагуанцы имели, конечно, полное право завладеть остатками «Василиска», но я очень любил свое суденышко и поэтому почувствовал негодование. Если бы море разнесло его в щепы — это еще куда ни шло, но то, что Дэксоны рубят его топорами, казалось мне настоящим святотатством…

Какой счастливчик был Робинзон Крузо: забрался на холм— и все его царство как на ладони! Мне в этом смысле не повезло: береговая линия Инагуа изрезана мысами, а общее протяжение острова не меньше пятидесяти миль. Если не считать нескольких акров вокруг поселка, это такая же дикая и пустынная земля, какой она была в тот памятный октябрьский день четыреста лет назад, когда Колумб впервые увидел Багамские острова. Не странно ли, что именно та часть Нового Света, где впервые высадились европейцы, и поныне находится в запустении?

Мне предстояло пройти по крайней мере сто пятьдесят миль, не считая отклонений в сторону от основного маршрута, без которых я не мог выполнить свою задачу. Я предвидел, что путешествие будет нелегким: всю дорогу пешком, да еще по местности, где почти нет пресной воды, разве что кое-где во впадинах. Но последний раз дождь шел месяца два назад, в тот самый день, когда мы сели на мель у Шип-Кея.

В лучшем случае я мог захватить с собой три-четыре кварты воды, учитывая вес снаряжения, необходимого для того, чтобы хранить и обрабатывать собранные образцы. Даже тогда моя ноша грозила быть слишком тяжелой. Я старался не брать с собой вещей, без которых вполне можно обойтись. Палатка не нужна— дождем не пахнет, день за днем солнце жарит вовсю, и лишь изредка на небе промелькнет облачко. Зачем одеяло в этой тропической жаре? Ночи, правда, холодноватые, но если соорудить самый примитивный шалаш, можно отлично выспаться…

В легкий, очень удобный соломенный мешок местного производства я положил склянку с формалином, шприц и пакет марли, чтобы заворачивать образцы Я решил ограничиться сбором ящериц и других пресмыкающихся — именно с этими животными были связаны биологические проблемы, которыми мы первоначально намеревались заниматься. Кроме того, я взял кувшин с широким горлом, чтобы складывать в него всю свою добычу. В мешок поместился еще нож, небольшой кусок мыла и спички. Второй такой же мешок я набил дополна жестянками с мясными консервами. Мой выбор пал на говядину, потому что эти консервы питательнее других и не особенно тяжелы. Я решил восполнять запасы пищи охотой и взял малокалиберное — 22/410 — охотничье ружье, сняв ствол с ложа и прицепив его к поясу наподобие пистолета. Патроны с мелкой дробью предназначались для ящериц, с дробью покрупнее — для стрельбы по голубям, куликам-песочникам и прочей мелкой дичи. Из одежды я захватил с собою одну рубашку, пару носков, крепкие белые брюки и новые парусиновые тапочки.

На следующее утро перед самым рассветом, спугнув своего приятеля паука, который скрылся в трещине оконной рамы, я вышел из дому и запер за собою дверь. Было прохладно и дышалось легко. Пассат почти улегся и только чуть-чуть шелестел в траве. Солнце еще не взошло, и первые лучи бледного света на востоке медленно расползались по горизонту. Из темноты доносилось щебетание парочки мухоловок. Звезды побледнели, внизу на берегу, как всегда, шумел прибой. Все словно застыло в ожидании: это был тот таинственный момент, когда дневные звери и птицы еще не проснулись, а ночные уже укрылись в своих тайниках, и над землей на какой-то короткий миг нависла тишина. Освеженный крепким сном, очарованный прелестью этого безмолвного часа, я взвалил на плечо свои мешки и ступил на протоптанную мной среди кактусов тропинку, которая вела в поселок.