Борис Воробьев - Убу Страница 35

«Это старый беркут, — думал Зейнулла. — Это хитрый беркут, но я все равно перехитрю его».

И он ждал, терпеливо снося все орлиные выходки.

Наконец беркут вроде бы сдался; когда на седьмой или восьмой день Зейнулла сунул ему в клетку блюдо с водой, орел не бросился, как раньше, на человека, а стал пить. Пил он долго, как лошадь, и все это время Зейнулла тихо и ласково разговаривал с ним и ворошил прутиком орлиные перья.

«Это старый и хитрый беркут, но я перехитрил его», — радовался старик.

Теперь надо было попробовать накормить орла.

Зейнулла принес нарезанное ломтями сырое мясо и кинул кусок беркуту. Неуклюже переваливаясь, орел подбежал к мясу и в мгновение ока проглотил его. Зейнулла кинул еще кусок, а третий протянул в руке — беркут должен брать пищу из рук хозяина. Так было всегда. Но в этот раз Зейнулла просчитался: только-только он протянул руку, орел кинулся — и запястье Зейнуллы, как наручники, стиснули огромные твердые когти птицы. Зейнулла изо всех сил рванулся назад и, раздирая в кровь кожу, высвободил руку.

— У-у, шайтан! — в гневе выругался Зейнулла и, не сдержавшись, хлестнул беркута камчой, всегда висевшей у пояса.

Он тут же раскаялся в содеянном, потому что, если хочешь стать беркучи, закрой свое сердце от всех слабостей; но дело было сделано.

Страшно сверкнули орлиные глаза, и Зейнулла понял: никогда не простит ему беркут обиды.

Вопреки опасениям удар камчой как будто пришелся беркуту по вкусу: он присмирел, и через несколько дней Зейнулла уже кормил его с рук, а орел проявлял явные признаки оживления, завидев или заслышав хозяина.

Дивился Зейнулла: ни разу не случалось такого на его веку, и он не знал, что подумать. Чувствовал: коварствует орел, ждет подходящего случая, и стал вдвойне осторожен и ласков с птицей. Однако орел ничем не выдавал своих намерений, и Зейнулла, успокоившись, стал готовить питомца к предназначаемым свершениям.

Для начала он стал приучать орла терпимо относиться к колпачку томого, которым ловчим беркутам до поры до времени прикрывают на охоте глаза. Нельзя сказать, чтобы орел с удовольствием воспринял нововведение, но в то же время не стал устраивать и сцен. С другими было похуже, другие ни за что не соглашались надевать колпачок, и требовалось немало времени, чтобы приучить их к этому.

Такая покладистость орла опять насторожила Зейнуллу, разбудила дремлющие в душе сомнения, и он еще раз дал себе слово, что будет следить за каждым движением коварной птицы.

Так же терпимо орел перенес и следующий этап обучения, когда Зейнулла, посадив беркута на руку, обтянутую кожаной рукавицей, приучал птицу с закрытыми колпачком глазами сохранять равновесие. Затем настала очередь испробовать орла на чучелах. Зейнулла долго тренировал его, и беркут ни разу не дал усомниться в своих способностях или нежелании продлить обучение: он послушно следовал сигналу, бросался на чучела лисиц и волков, и держал их, и испускал победный клекот, словно терзал не старые, набитые соломой шкуры, а живую плоть.

И, наконец, настал тот день, когда Зейнулла с беркутом выехали на настоящую охоту.

Нахохлившись, беркут уже привычно сидел на руке, покачиваясь в такт движению лошади. Собаки подвывали от нетерпения, и Зейнулла пустил их. Перегоняя друг дружку, они с лаем рассыпались по сторонам и скоро подняли лису.

Пора! Отстегнув цепочку, удерживавшую беркута, Зейнулла сорвал с его глаз колпачок. Не единожды приходилось старому охотнику совершать это своего рода посвящение в сан, и всякий раз он волновался за себя и своего выученика.

— Айт! — скомандовал Зейнулла.

Словно только и дожидаясь желанного мига, беркут круто набрал высоту и, заметив лису, пустился в погоню. На бреющем полете он догнал мелькавшее в траве красное тело и кинулся на него. Когда Зейнулла подоспел к месту схватки, орел уже прикончил лису и смотрел на хозяина победным, сверкающим взором, сдерживая рвущийся из груди клекот.

Зейнулла достал из торбы заранее припасенный кусок мяса и, сунув его орлу, отобрал у него добычу. Потом снова надел на беркута колпачок и водрузил птицу на руку. И еще двух лис взяли они в тот день, и беркут вел себя так послушно, что окончательно рассеял возродившиеся было у Зейнуллы подозрения.

«Это очень хитрый беркут, но я перехитрил его», — думал старый беркучи.

Недолго довелось ему тешиться этой мыслью: на следующей же охоте беркут жестоко отомстил за нанесенную когда-то обиду.

Тот день начался, как всегда: с утра Зейнулла накормил беркута, но есть вдоволь не дал — с набитым зобом орлы неохотно идут на дичь. Оседлав лошадь, Зейнулла усадил беркута на рукавицу, кликнул собак, и они выехали.

Лето было в разгаре, и степь уже не радовала глаз свежестью зелени. Лишь корявые саксаулы привычно чувствовали себя на покрытой трещинами земле да свистели неунывающие суслики. Призрачные марева дрожали вдали и пропадали при приближении, а на горизонте холодели белые горы.

Уже вблизи их собаки подняли волка. Видно, только что насытившийся зверь уходил тяжелым махом, и Зейнулла понимал, что, если дать ему возможность добраться до гор, ищи тогда ветра в поле, уйдет серый.

— Айт! — крикнул охотник и сорвал колпачок с глаз беркута.

Какое-то мгновение, точно ослепленный знойным степным солнцем, орел сидел на руке, потом свечой взмыл в небо и камнем пал оттуда на человека…

Правый глаз у Зейнуллы вытек, а на лице навсегда остались глубокие, неровные борозды от орлиных когтей. Охотиться Зейнулла перестал: где уж было с одним глазом ловить и приручать нового беркута? А старого больше не было в клети — отомстив, он улетел и, быть может, паря в вышине, не раз видел своими дальнозоркими глазами одинокого старика, сидевшего на пороге знакомого дома.

Но постепенно шоковое состояние прошло, и Зейнулла стал как бы заново приобщаться к любимому ремеслу. Правда, без орла оно приносило лишь половину моральных и материальных выгод, но это было все же лучше, чем ничего. Зейнулла стал ловить волков и лис капканами.

Часто, расставляя или, наоборот, проверяя капканы, он видел высоко в небе черные точки высматривающих добычу орлов. Иногда который-нибудь из них, а то и сразу двое складывали крылья и бросались в пике, и там, на земле, завершался последний акт извечной трагедии. Забыв о капканах, Зейнулла подолгу следил из-под руки за орлами, и часто ему казалось, что он отличает одного из них.

Минула зима, отцвели весенние маки и тюльпаны. Опять растрескалась обожженная солнцем земля. Мир совершал привычный оборот, и Зейнулла, отправившийся однажды осматривать капканы, не подозревал, что этот мир готовит ему очередное тяжкое испытание.