Ян Линдблад - Белый тапир и другие ручные животные Страница 36

В один прекрасный день, после многих попыток, неуклюжих прыжков и потешных кувырков он поднялся на крыло! И сразу пролетел изрядный путь. Над озером, над лесом, против ветра до гор на другом берегу. Вороны и сойки тотчас разбушевались и обрушили свою ярость на кровного врага. Где-то вскричала испуганная неясыть — вероятно, Стрикс, — а я стоял и думал, куда занесет моего Миаи. Отыскать филина среди мшистых валунов на горном склоне или в лесу очень трудно, камуфляж у него отменный… Я провожал Миаи взглядом сколько мог, но в конце концов потерял. Кто найдет его первым, я или лиса? Вся надежда была на ворон — они не оставят в покое столь благодарную мишень для своих выпадов. Было похоже, что Миаи опустился на горный склон к востоку от озера. Я бросился было к лодке, но тут передвижной вороний секстет — или октет — вдруг прибавил громкость. А затем высоко в голубом небе показался и филин, окруженный сварливыми воронами. Рядом с ними он выглядел великаном, и странно было видеть, как он, приземлившись у моих ног, словно съежился и снова стал тем же вихрастым мальчуганом, каким я привык его видеть. Тем же, да не совсем: в его взгляде появилось нечто новое — присущее взрослому филину чувство собственного достоинства.

Больше всего у филина чаруют глаза. Взгляд взрослой птицы, даже самой ручной, может испугать своей дикостью. Когда Миаи, проведя несколько месяцев в народном парке Эскильстуны в обществе пары американских филинов Bubo virginianus, в разгар зимы переселился в квартиру моих родителей, глаза его приобрели еще более дьявольский блеск. При виде столь свирепого взгляда мне даже почудилось, что Миаи забыл своего кормильца, своего «папу». Но нет, хоть глаза и казались ужасными, сам он оставался таким же «родным», как прежде. Я почесал ему кожу в ушах и около глаз. Прищурясь, он тихо пощипывал мне пальцы. Мои ласки были ему явно по душе. Словом, Миаи нисколько не переменился. Ко мне.

У мамы его взгляд тоже вызвал оторопь, тогда я решил доказать ей, что он совсем ручной. Протянул руку и дал филину подержать мощным клювом один палец. Мама робко последовала моему примеру — и с криком отдернула руку, не без труда вырвав из «клещей» окровавленный палец. Для Миаи только я был филином, он только меня признавал своим. Больше того, он запечатлел меня настолько, что в его представлении я олицетворял спутницу жизни! Это привело потом к немалым затруднениям. О них рассказано в книге «Совиные дебри», а здесь скажу только, что, как мы ни старались заставить Миаи и самку — бывшего «манного филина» — вывести птенцов под наблюдением исследователей, наши тщательно разработанные планы сорвались по несколько неожиданной причине: оба филина считали меня подходящим партнером! Необычный вариант любви втроем.

Миаи прожил у меня три года. Самка два года откладывала яйца, однако Миаи так и не познал радости отцовства в неволе. Дело в том, что сова, как и курица, может откладывать неоплодотворенные яйца. В конце концов я выпустил его на свободу, причем постарался выбрать место получше. Это была одна из гор центральной Швеции, здесь много лет гнездились филины, но затем старый самец невесть почему погиб. Выпустив Миаи, я потом нарочно не вызывал его. Во-первых, перед тем я понемногу отучал его от людей, во-вторых, услышав чье-то «уо», он мог решить, что здесь живет другой филин, и улететь.

Как сложилась его судьба? Точно не знаю, но могу заверить, что охотиться он умел. Через четыре года после нашей разлуки мне рассказали, что километрах в десяти от «моей» горы люди слышали уханье на редкость бесстрашного филина. Надеюсь, что это Миаи, и предвкушаю возможность осторожно подобраться к горе, но так, чтобы не помешать ее обитателям. Ведь после долгого перерыва на гору вернулись тролли! Мартовскими ночами звучит их жуткий дуэт, исполняется причудливый танец — часть брачного ритуала. Если не приключилось какой-либо беды, то сейчас, в мае, должны были появиться большеглазые троллики. Вот бы знать наверное, что папа-тролль — тот самый озорник, который некогда лежал на моем старом свитере и щипал меня за нос! А впрочем, кто бы ни был отцом семейства, желаю родителям и их малышам всяческого благополучия.

Дневные хищники

Моим главным, первейшим увлечением были и остаются совы и другие ночные животные. Все таинственное, неуловимое, для большинства неведомое сулит острые ощущения — пусть даже опосредованные, — которые нужны и мальчишке, и мужчине. Мой охотничий инстинкт не допускает стрельбы по живому, разряжается через кинокамеру (ее залпы могут, но не должны вызывать трагедии), но как ярко он вспыхивает, когда я вижу искусство четвероногого или пернатого охотника! Точнейшая настройка органов совы, согласованность зрения и слуха — это же чудо, но и молниеносный удар сапсана доставляет наслаждение ценителю скорости и точности. Много веков хищные птицы были для человека и ненавистным врагом, и возвышенным образом силы, власти, независимости. И если теперь в Европе снова вернулись к охоте с ястребами и другими хищниками, то виной тому, конечно, острота опосредованных ощущений. Сокол, ястреб олицетворяют самоутверждение владельца. Пернатый хищник — боец, бесстрашный и непобедимый; именно таким хотел бы быть его хозяин, чья повседневная жизнь предельно упорядочена, регламентирована и, увы, бесцветна.

Отряды сов и дневных хищников резко отличаются друг от друга, однако их часто смешивают по той простой причине, что когти этих птиц развились в орудие лова, а клювы схожи по виду и назначению. Совы, во всяком случае в Швеции, охотятся и днем[9] и ночью, а большинство из отряда хищных — дневные охотники, хотя в Южной Америке есть сокол, который ловит летучих мышей вечером и на рассвете, когда его жертвы тысячами покидают убежища или возвращаются домой. Вообще различий между совами и дневными хищными птицами столько, что об этом можно написать отдельную книгу.

Хищные… Да, для «животного-господина» это типично: обвинять животных, кормящихся добычей, которая и нам годится в пищу, в хищении — дескать, они крадут свой хлеб насущный у человека, а человек, об этом даже в библии сказано, есть мудрый страж установленного порядка… Но более нерадивого стража трудно придумать. Из животных, коих всевышний даровал Адаму и его потомкам, только за последние два столетия истреблено сорок четыре вида и сорок три подвида птиц,[10] не говоря о множестве других представителей фауны. Славно мы отблагодарили творца…

В грандиозном спектакле, что разыгрывается на нашей планете, человеку была уготована скромная роль, но он переписал ее заново, пользуясь предметом своей гордости — высокоразвитым головным мозгом. И это, пожалуй, самая большая из катастроф, которые поражали жизнь на Земле. Если только человек вовремя не осознает свою ответственность и не станет достоин славного имени, коим сам себя величает: sapiens, разумный. Твоя и моя задача, читатель, — пробуждать сочувствие к сохранившимся представителям животного царства, свергнуть наш собственный вид с пьедестала, куда наши предки общими усилиями водрузили идола, искоренить прочий высокомерный вздор, которым вскружили себе голову прямоходящие приматы. Человек как вид существует два-три миллиона лет, а отряд хищные (птицы) — свыше двадцати пяти миллионов лет; уже этого, сдается мне, достаточно, чтобы мы поумерили спесь и перестали обвинять птиц в хищении. Это мы, новички на планете, занимаемся хищением, грабим другие виды. Расплодившись в огромном количестве на единственном небесном теле, пригодном для жизни нашего и других видов — было каких-нибудь два-три миллиона, стало столько же миллиардов, — мы теперь милостиво дозволяем некоторым животным существовать в устраивающем нас количестве. Услышим, что тот или иной вид временно спасен от истребления, — и совесть наша чиста, но разве этого достаточно! Пора уразуметь, тем более теперь, когда хрупкий побег охраны природы наконец-то пошел в рост, что ПРИРОДА ВСЕГДА СОЗИДАЛА ПОСРЕДСТВОМ ИЗОБИЛИЯ!