Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были Страница 37

Ох, уж эти притворщицы! Через несколько минут медведица обошла своего обиженного ухажера так, что ветерок понес на него ее запах, и тот снова зашевелился, забыв об оскорбленном самолюбии, стал медленно подходить. И все повторилось… Только на этот раз вместо пощечины были внимание и ласка, да такие горячие, будто один стремился загладить обиду, а другой — забыть ее.

Когда медведи улеглись в высокой траве, Игорь Петрович сел на свою глыбу гранита и вдруг увидел новую необычную красоту. Громадный купол горы заливало поднявшееся солнце. Сверкали разноцветьем темно-изумрудные стланики, блестящие каменистые россыпи, светлая зелень лугов в красных, синих и желтых цветах. А внизу — беспредельные леса, которыми обросли покатые спины старого Сихотэ-Алиня. С поднебесья он представлялся застывшим морем громадных зелено-голубых волн, увенчанных светлыми скальными обнажениями, каменистыми россыпями да пятнами нестаявшего снега. И такой простор был вокруг, и таким светлым был этот огромный дикий мир, что забывалось все иссушавшее нервы и сердце, от чего он бежал на Уссурку.

В тот день Игорь Петрович был на самой вершине горы, у пирамиды, сложенной топографами из камней, видел под собою в пределах уверенного выстрела и медведей, и быков-пантачей, но рука с карабином не поднималась. Вспомнил недавнюю медвежью свадьбу и подумал: «В такое-то время стрелять! По какому же праву?!»

Вдруг совсем рядом: цвырк-цык-цы. Поднял голову — пищуха мелькнула коричнево, а через несколько секунд она осторожно вспрыгнула на камень чуть подальше. Глаза-бусинки блестели. И Игорь Петрович вспомнил блеск очков Пал Семеныча в их последнюю встречу. Шеф сначала улыбался чему-то сокровенно личному. Игорь Петрович не стал дожидаться, когда руководитель сумеет настроиться на служебный лад, стронул его с интимно-поэтического настроя на будничную прозу: «Пал Семеныч, может быть, все же остановиться на отработанном варианте диссертации? Ей-богу, жалко кромсать ее, и время терять не хочется». — «Ах, милый мой, какой вы нетерпеливый! Ну доработаем мы ее! Подождите». — «Ждать без надежды — бесплодно терять время. Есть ли она? Я меряю жизнь не годами, мне месяцы, дни дороги…»

Пал Семеныч облегченно схватил трубку дзынькнувшего телефона и, ответив, расплылся в улыбке: «Здравствуйте, милочка… Обязательно… И я тоже… Конечно, приду…» И замахал Игорю Петровичу: занимайся, мол, своим делом.

Именно в тот день Игорь Петрович решил уехать «для проветривания мозгов» на Уссурку…

Была на горе еще одна прохладная, звездная и задумчивая ночь, а потом снова пошли ночи в оморочке — бессонные и комариные. В третий раз бесполезно просидев в заливе и проплавав по протокам до растворения рассветных красок, Игорь Петрович уже решил выбираться к зимовью, когда совсем неожиданно увидел в небольшом заливе за крутым поворотом протоки крупного пантача. К удаче охотника, бык в то мгновение, когда оморочка вынырнула из-за кустов, опустил голову в воду, срывая пучки широколистной осоки. Пользуясь этим, Игорь Петрович ловко завернул к тенистому устью залива, тихо положил весло и взял в руки карабин.

Оморочка мягко ткнулась в притопленные метелки тальников, чуточку качнулась и замерла, слившись с густыми тенями и отражениями в черной воде. Игорь Петрович больше всего боялся насторожить, испугать изюбра. Он замирал, когда тот или опускал голову в воду, или смотрел в другую сторону, не чуя, что его смерть — вот она, совсем рядом.

До изюбра было не далее тридцати метров. Вода ему доходила до середины туловища, от купания он весь отливал темным живым золотом. Подняв из воды голову с длинным пучком зелени, бык спокойно и уже привычно оглядывал залив, с наслаждением жевал траву, мягко раздувая крылья черных ноздрей, пошевеливая длинными ушами и вздрагивая коротким хвостом. С морды шлепались капли, мелкие круги от них шевелили облака в воде и терялись в тяжелых волнах, возникавших от легкого движения мощного туловища.

Игорь Петрович впервые так близко и четко видел великолепного пантача в ярко-рыжем наряде. Видел не только тугие толстые пучки наливающихся рогов о трех отростках и с шишковатым раздвоем на верхушке, но и их бархатисто-нежную кожу, замечал длинные ресницы и выражение выпуклых блестящих глаз, уверенное и спокойное. Непривычна как-то была на нем короткая летняя шерсть, сменившая зимнюю — серую, длинную и пышную — совсем недавно, но зато резкими и четкими стали красивые контуры тела, а под кожей так рельефно вырисовывалась тугая мускулатура.

Заглядевшись на пантача, Игорь Петрович не сразу заметил других изюбров: в истоке залива кормились, купались в воде и солнце, меж облаков, изюбриха с дочерью прошлого года рождения, а на галечной отмели прыгал и брыкался ослепительно рыжий, в снежно-белых пятнах, теленок. Дочь уважительно посматривала на мать, та осторожно любовалась своим теленком, а он, этот беспечный младенец, ни за кем не следил, никем не любовался, а просто беззаботно и беспечно носился по отшлифованным тысячелетней водой камням, упиваясь своей неуемной энергией, молочной сытостью, жаром солнца и прохладой воды. Везде была свобода, красота и радость.

В какое-то мгновение пантача будто что ударило. Он резко мотнул головой и, окаменев, уставился на человека в оморочке. Игорь Петрович увидел тревогу в высоко поднятой голове быка с широко раздвинутыми ушами-раструбами, чуточку раскосыми карими глазами, короткой зеленой «бородой» недожеванной травы и понял, что зверь его уже заметил, хотя еще и не опознал. Медленно поднимая карабин, он ровно и твердо посадил прямоугольный столбик мушки в прорезь прицела и подвел его черную планку под грудь, потом поднял ее до основания крутой могучей шеи и представил, что так пуля пронижет позвоночный столб и зверь умрет мгновенно, не распознав до конца своего врага.

Он уже плавно тянул к себе спусковую скобу, как изюбр вдруг резко рванулся к берегу, мощно и шумно взбурлив воду, вдребезги разбив стеклянную гладь залива, разметав на мельчайшие извивающиеся полоски весь отраженный в нем мир. Высоко подняв голову, зверь выпрыгивал из воды и забрасывал передние ноги так далеко, будто каждым прыжком хотел высвободиться из предательских объятий залива, который держал, тянул назад, не давал взметнуться птицей и быстрее улететь от страшного врага.

Игорь Петрович сперва пожалел, что не хватило ему всего лишь мгновения, чтобы дотянуть спусковую скобу до выстрела, но вид испуганного пантача, его мощь, красота и жажда жизни вдруг поразили встречным «выстрелом»: «Разве только ты хочешь жить? Да посмотри, в кого стреляешь!» Он вдруг почувствовал в себе другого человека — который мог, но не стрелял ни в медведей, ни в пантачей несколько дней назад на вершине горы. Который тогда подумал: «В такое-то время стрелять!.. По какому же праву?» А теперь тот же двойник шептал страстной скороговоркой, чтобы успеть отвратить беду: «Разве одни лишь люди имеют право на жизнь? Разве только тех, что покушаются на человека, нужно считать убийцами? Ведь будет та же кровь — густая, горячая, красная… Опомнись!»