Юрий Цеханович - О маленьких рыбаках и больших рыбах. Наш аквариум Страница 38

В конце коридора заскрипела и завизжала на блоке дверь. В полумраке, гулко шагая, показался человек. Я его сразу узнал. Это был наш швейцар Максим Андреич, которого мы, ученики, любили. Он был еще не старый, худощавый, с квадратным лицом и с подстриженными по-солдатски «бобриком» волосами и колючими солдатскими усами. Любили мы его за то, что он всегда спокойно и ровно относился к нам и хоть порой прикидывался строгим, но никогда не жаловался на нас начальству, а порой и покрывал наши шалости и даже заступался за нас.

Максим Андреич подошел к нам и спросил строго:

— Вам что, господа?

— Нам директора повидать надо, Максим Андреич. Он здесь? Не ушел?

— Господин директор здесь. А вам его зачем?

— А мы хотим у него аквариум попросить, чтобы он нам его на лето дал... — И с жаром и очень подробно я рассказал Максиму Андреичу, зачем нам нужен аквариум и какие интересные есть водяные животные. Очень убедительно рассказал.

Максим Андреич вполне спокойно, не перебивая, меня выслушал, а затем вдруг подмигнул левым глазом и сказал загадочно:

— Имеет свою приятность! — и замолчал.

— Так как же, Максим Андреич, директора-то увидать? Где он?

— А они у себя на балконе с семейством завтракают... На вольном, значит, воздухе, — неторопливо сказал Максим Андреич и прибавил: — Имеет свою приятность! — и снова подмигнул левым глазом.

— А как же к нему пройти? — спрашиваю, а у самого уж сердце сжалось, и мурашки по спине пробежали, — так страшно показалось разговаривать с директором.

— Вы подождите здесь, а я ему доложу. А только аквариум до господина директора дело не касающее. Об аквариуме надо вам доложить Николаю Николаевичу, господину Врончевскому.

Николай Николаевич Врончевский был у нас преподавателем естествознания, или естественной истории, как тогда называли. В его ведении и был кабинет.

— А он где? Николай Николаевич? — спрашиваю, а сам чувствую, как у меня от сердца отлегло, так я обрадовался, что можно с директором не говорить.

— А они, надо полагать, у себя на квартире. Недалеко отсюда, через квартал на этой же улице. Вчера они жалованье получать приходили. Имеет свою приятность! — и повторив эту свою любимую поговорку, Максим Андреич опять подмигнул.

— Так мы, Максим Андреич, прямо к нему и пойдем. А директору и докладывать не надо.

Пошли к Николаю Николаевичу. Зимой в училище я его видал только издали, а дела с ним мне не приходилось иметь. В нашем первом классе естествознания не было, и он у нас не преподавал. Я знал его только по наружности. А наружность у него была неинтересная, уж очень унылая. Все на нем как-то вниз свисало. Волосы спускались на лоб, брови — на полузакрытые тусклые глаза. Нос тоже был висячий, а из-под него усы свисали. Даже форменная тужурка висела на нем, как на вешалке. Идет он, бывало, на урок по коридору, и такой у него вид, точно он спит на ходу и скучный сон видит. Ученики звали его Мочалкой.

Николай Николаевич жил в небольшом домике. Мы зашли с Федей на двор, осмотрелись. Через открытое окно донеслась до нас негромкая музыка. Кто-то в доме играл на рояле. Да так хорошо, — печально и торжественно, что я невольно заслушался и остановился. А Федя так и замер: он очень любил музыку.

Мне захотелось посмотреть, кто так хорошо играет. Неужели Николай Николаевич? Я приподнялся на цыпочках и заглянул в окно — он, Николай Николаевич! Но только как будто и не он. Как-то совсем по другому выглядит, не так, как в училище. И вид у него не сонный, а оживленный и немножко строгий. Брови приподняты, глаза открыты и блестят, и даже висячий нос его как будто тоже приподнялся. Словом, живой человек да и только. Что с ним случилось, думаю, неужели он так от музыки изменился?

В это время с другого конца двора подошла к крыльцу высокая красивая дама. Поднялась на две ступеньки, остановилась и спрашивает:

— Вам, мальчики, кого нужно? Николая Николаевича?

— Да, мы к нему.

— Пойдемте, я вас проведу.

Дама провела нас в переднюю, и пока мы с Федей искали, куда бы наши фуражки положить, она прошла в комнату, откуда слышалась музыка. Николай Николаевич играл в это время уж что-то другое — веселое и бурное. Слышим, дама говорит громко:

— Николай Николаевич, мальчики к тебе пришли.

Несколько раз повторила она эту фразу — занятый игрой Николай Николаевич, должно быть, ее не слышал.

Наконец, музыка оборвалась.

— Да, да, — сказал Николай Николаевич, — слышу, слышу... мальчики пришли. Какие мальчики? Зачем мальчики?

А мы с Федей в это время уже вошли в комнату, поклонились и остановились в смущении, Николай Николаевич повернулся и увидел нас.

И вот на наших глазах, с неуловимой быстротой с ним произошла поразительная перемена. Брови его опустились вниз, глаза до половины закрылись веками и потускнели, а красный нос уныло повис. И сам он как-то опустился и сделался опять прежним, обычным Николаем Николаевичем.

Поглядев на нас уже сонными глазами, он спросил скучным голосом:

— Вы ко мне, господа? Что вам угодно?

Мне тоже сразу стало скучно и захотелось поскорей уйти.

Кое-как, вяло и запинаясь, без всякого энтузиазма, рассказал я ему, что нам нужно, и замолчал.

— Нет, господа, вашу просьбу исполнить не могу. Аквариум — вещь дорогая, казенная, а вы можете его испортить, например, разбить. Кроме того, из ваших слов я вывел заключение, что вы еще не отдаете себе ясного отчета, зачем вам нужен аквариум. В котором классе вы учитесь? Я вас что-то не припомню.

— Во второй, — говорю, — перешел. А вот Федя, — он в городском учится.

— Ну, вот видите. Следовательно, вы не проходили еще курса естественной истории, и вам еще рано заниматься изучением пресноводной фауны. У вас нет для этого необходимых знаний.

И долго еще он нам повторял все одно и то же и все так же монотонно и все так же скучно.

На меня от скуки напал столбняк. Я уже и слова его перестал различать, и аквариума уже мне было не нужно, а только и думаю, как бы уйти поскорее. Взглянул на Федю, вижу, и у него лицо вытянулось и побледнело.

Николай Николаевич замолчал, наконец, и посмотрел на нас выжидательно.

Мы с Федей потоптались на месте, пробормотали какие-то прощальные слова, поклонились и, все убыстряя шаги, направились в переднюю. Схватили свои фуражки и, как только вышли во двор, не вытерпели, — бегом побежали. Остановились мы только тогда, когда уже были далеко. Вздохнули оба с облегчением, и стало нам легко и весело.

Но ненадолго. А аквариум-то как же, думаю. За эти дни я так сжился с мыслью, что у нас с Федей будет аквариум, что отказаться от нее казалось просто невозможным.