Вячеслав Пальман - Восточный кордон Страница 4

Состояние духа у Шестипалого было, видно, неважным. Останавливался, скулил. Ему не хотелось уходить отсюда. Волчица тянула к себе. Но ещё сильнее было желание увидеть хозяина. И это желание пересилило. Овчар опять стал самим собой.

— Ну и ну! — сказал Егор Иванович и отложил в сторону белую бритву «Спутник». Бритва продолжала жужжать, а Молчанов уже схватил Самура за холку и подтащил ближе к себе. Пёс упирался и глядел не на хозяина, а в сторону. Конечно, он виноват, что ушёл на всю ночь, но это, в общем-то, не даёт права хозяину делать ему больно, в конце концов, и у него ведь имеется своя личная жизнь. И тем не менее сейчас придётся перенести боль, Самур это прекрасно знал. Не первый раз приходит израненный.

Егор Иванович вынул пузырёк с какой-то жидкостью, разгрёб шерсть на спине пса и, вздохнув от жалости к нему и морщась, словно самому больно, залил рану жгучим, противно пахнущим лекарством из берёзового дёгтя, масла и каких-то трав. Кожа у Самура мелко задрожала, он судорожно сжал челюсти, чтобы не поддаться искушению и не схватить своего лекаря за милосердную руку.

— Эк тебя угораздило! — безобидно сказал лесник, обнаружив ещё одну рану на горле. — Твоё, брат, счастье, что шерсть густа, а то лежать бы тебе на мокрых камнях. На это они мастера, рванут так, что кожи не сыщешь потом. А ну, повернись, я тебя осмотрю…

Когда процедура лечения окончилась, Молчанов пододвинул к Самуру лопухи и открыл застывший кулеш. Только сейчас, увидев пищу, пёс почувствовал, как страшно он голоден. Сдерживая себя, Шестипалый обнюхал свой завтрак и уже дальше не выдержал: с жадностью проглотил мясо, кашу, старательно вылизал лопух и только тогда благодарно и устало вильнул мокрым, отвисшим хвостом: «Спасибо, хозяин…»

— Спи, вояка, а я обойду опушку, погляжу, что и как. — Молчанов погладил собаку по лбу, дотронулся до ушей.

Эта ласка совсем растрогала овчара, он почти забыл о ночном бое и столь неожиданном для себя знакомстве с Монашкой. Он даже поскулил, выражая несогласие с решением хозяина. Почему бы им обоим не пройтись вдоль опушки? Лишним он не будет. И вообще зачем расставаться?

— А кто имущество охранит? — спросил Егор Иванович, тотчас поняв, о чем скулит Самур. — Вот то-то и оно. Лежи. Отсыпайся. Налегке-то я скоро вернусь.

Он ушёл, разрывая грудью поредевший туман.

Шестипалый потоптался у потухшего костра, лёг и тут же уснул.

Солнце работало вовсю.

От земли, от скал и камней на южных склонах валил пар. Высыхала трава, звенели, встряхиваясь, колокольчики, над кустами с лёгким треском парили повеселевшие стрекозы. Туман ещё держался под кронами буков, но лучи беспощадно просвечивали лес, выбеляя стволы, заигрывали с мрачными пихтами и заставляли всех представителей птичьего царства, озабоченных повзрослевшими и потому очень непослушными птенцами, забывать в эти утренние часы свои невзгоды и носиться взад-вперёд и петь, как они пели весной, в счастливые месяцы светлых ночей и буйных гроз. Словом, отличное утро, мирное такое, горячее, наполненное жизнью.

Но Егор Иванович Молчанов недаром провёл среди гор и лесов более трех десятков лет из своих сорока четырех. Его не могла обмануть, а тем более убаюкать ясная благодать, эта показная разнеженность природы. Преступники не выбирают для злодейства только чёрные ночи с грозой, они не считаются ни с весной, ни с солнцем. Поэтому Егор Иванович шёл осторожно, держался в тени и не спускал глаз с подозрительных деревьев и густых орешников.

И все-таки не глаза, а острое обоняние предупредило его об опасности. Ветерок, прибежавший на помощь солнцу, чтобы скорее обсушить и привести в порядок размоченный лес, этот озорной ветерок накинул вдруг слабый запах дыма, усложнённый какой-то примесью. Похоже, что недалеко горел жаркий костёр, на котором коптили мясо. Чуждый лесу запах и потому особенный, вызывающе-заметный в чистом воздухе высокогорья.

Егор Иванович остановился и тут же пожалел, почему не взял с собой Самура. Сейчас что-то будет.

Крадучись пошёл он через лес, навстречу слабому запаху. Белые, с лёгкой прозеленью стволы бука уходили ввысь метров на тридцать и создавали там зелёный свод лесного храма, торжественного и строгого, каким может быть по-настоящему только храм нерукотворный.

Запах усилился. Он шёл из одной особенно густой заросли лещины. Впереди подымался метров на шесть каменный взлобок. Он вырывался из буковой тени и потому густо зарос кустами. На него предстояло подняться.

Что там, за кустами, Молчанов не знал, но догадывался, какую смертельную опасность для него может таить место, где горит запретный костёр. Все-таки он начал подходить к возвышенности, переходя от ствола к стволу, оглядываясь и держа карабин на изготовку.

Лёгкий свист вдруг раздался левей бугра. Лесник мгновенно отскочил за ствол и высунул вперёд карабин. Свист повторился. Значит, заметили. Потом минутная тишина. В той же стороне мелодично запел серый дрозд. Запел — и вдруг на какой-то ноте запнулся, умолк. Опасность!

Когда Молчанов, переждав несколько минут, снова двинулся к таинственным зарослям, из-за камня справа грохнул выстрел и рассыпался на сотню повторов. Стреляли в него. Пуля сорвала кусок коры с букового ствола в каких-нибудь пяти вершках от головы. Брызги древесины резанули лесника по щеке. Фуражка с золотыми листьями над лакированным козырьком слетела. Он тоже упал как подкошенный, но упал очень умело, так что очутился за мшистым камнем, а ствол его карабина уже торчал в ту сторону, где затаился преступник. Война объявлена.

Замолчал лес. Тишина. Улетел беспечный дрозд, до смерти испуганный грохотом. Забился куда-то зяблик. Все насторожилось. Ладно. Выждем. Кто — кого. Минут через пять над дальним камнем сбоку кустов поднялась рука с ружьём. Браконьеру не терпелось глянуть на дело рук своих. Конечно, он думал, что убил лесника. В ту же секунду раздался ответный выстрел. Хотя кровь, стекая по щеке, мешала Егору Ивановичу, он остался верен своему охотничьему правилу — поражать цель с одного выстрела. Рука бандита повисла, ружьё звякнуло о камень и свалилось на эту сторону. Человек спрятался за укрытием.

Отмщение пришло. Молчанов ещё полежал, украдкой вытирая кровь с пораненной щеки. Он знал, что если в него ещё будут стрелять, то не отсюда, а, скорей всего, со стороны заросшей возвышенности. Он вскочил и, петляя между деревьев, помчался на взлобок, как в атаку.

Сквозь кусты он прошёл, словно бегущий олень, — тараном. И очутился на пустой поляне. Здесь горел длинный костёр. Языки пламени лизали три сухих бревна, возле них грудилось много жарких углей. Давно горит. Над костром был устроен навес из увядших веток и толстая жердь на козлах. А на этой жерди висело мясо: провяленные, слегка закопчённые окорока, грудина, нарезанные куски. Цех переработки. Вот как организовали! Только мастеров у огня, конечно, не оказалось.