Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были Страница 41

Вся эта оргия длилась каких-нибудь двадцать — тридцать секунд. Когда косяк разметался и перекат утихомирился, медведь деловито осмотрелся, догнал оглушенных и пронзенных когтями и вышвырнул их на берег. Теперь в холодном антрацитовом блеске мокрой шерсти, плотно прильнувшей к телу, зверь стал гораздо стройнее. Будто понимая, что чем серебристее рыба, тем жирнее она и вкуснее, он выбрал себе крупного сверкающего перламутром самца и начал есть его тут же, на перекате, поглядывая на свой улов на берегу. Там лежало кетин десять. Рыбы, которые были еще живыми, подпрыгивали и судорожно хватали большим ртом воздух. Одна из них скатилась в воду и, будто воспрянув духом, поплыла от берега, но медведь с кетой в зубах догнал ее, пришлепнул и выбросил из воды. Подумав немного, он вылез на берег, шумно отряхнулся, собрал добычу в кучу и лег рядом. Одну за одной медведь съел семь рыбин. Не менее двадцати пяти килограммов! Остальных прикрыл чем попало, полежал немного, не обращая внимания на новые косяки, преодолевающие перекаты, и ушел в лес, лениво ковыляя. В его поведении чувствовалась самоуверенная невозмутимость грубой силы.

Другой мишка — молодой шустрый медведь — терпеливо ждал ухода Хозяина. Он явно наблюдал за ним, но к остаткам его добычи не пошел, хотя, казалось бы, куда проще было воспользоваться ими. Опасаясь ли возмездия, не желая ли жить чужим трудом, он предпочел честно добыть корм собственным методом.

Этот опустился в воду на плесе за другим перекатом, прошелся по нему туда-сюда, внимательно всматриваясь в полуметровую толщу воды, потом остановился, привстал на задние лапы и замер, опустив передние до воды и глядя вниз между ними. Судя по тому, что смотрел он в воду с интересом и водил головой, рыбы около него было достаточно. И точно: резкий взмах лап, каскад брызг — и в зубах медведя затрепетала кетина, истекающая длинной оранжево-красной струей зрелой икры.

Этот не был жадным: выйдя на берег и отряхнувшись, лег, аппетитно, с наслаждением схрумкал всю рыбину, осмотрелся вокруг, внимательно ощупал чутким носом воздух, изучил лесные шорохи, отфильтровав их от шума воды, и снова спустился в протоку.

На этот раз он простоял на задних лапах минут десять, дважды промазал, рявкая со зла и обиды, но все же изловил огромного горбатого самца. Вылез с ним на берег и тоже съел его не спеша.

Странно: стоя в воде в ожидании добычи, медведь не пытался выйти на перекат, где несколько раз шумели и сверкали косяки. Он лишь бросал туда косые взгляды, не прерывая наблюдений, и стоически мок в ледяной воде.

В третий заход медведь стал привередничать: почернелую и, стало быть, худую рыбу надкусывал несколько раз, выедал верх головы и бросал, не выходя на берег.

Спугнул я его: достал из рюкзака жареного рябчика, да не вовремя — невесть откуда свалившийся ветер дунул как раз в сторону зверя. Он насторожился, уставился в мой наблюдательный пункт, шумно засопел, поводя носом, зашел тем берегом ниже по течению, куда вместе с водой чуть заметно тянуло низкие пласты воздуха, опознал опасность и умчался, смешно подбрасывая толстый зад. У кромки леса он остановился, обернулся, поднялся на задние лапы, внимательно посмотрел, что-то соображая, склонив голову набок, и тихо растворился в лесном сумраке.

Через два дня к моему наблюдательному пункту пришла медведица с двумя малышами ростом со спаниеля, но потолще. У этой мамы, как я вскоре убедился, главным было учить потомство «технике промысла». А учителем она была умным, терпеливым и вместе с тем суровым.

Медвежата понимали мать не только «с полуслова», но и с полувзгляда. Они суетились вокруг, сопровождая степенно шествующую по косе родительницу, сходились в возне, боролись, разбегались, обнюхивали растерзанных рыбин, гонялись за воронами. Подойдя к воде, медведица обернулась, как-то особенно посмотрела на детей, быть может, выдохнула какой звук — разве услышишь сквозь шум реки и воронье карканье! — и медвежата мигом прекратили баловство, прилегли на берегу смирно и покорно.

Мама размашисто зашла на порог переката на всю длину своих ног, но и не более, и уставилась в быстрый прозрачный поток, изредка, впрочем, бросая короткие взоры на детей. Прошлась туда-сюда тихо, пару раз привстала на задних лапах, заглядывая дальше, чем себе под ноги, и вдруг почти скрылась в каскадах поднятых брызг. Она носилась зигзагами от берега к берегу, приближаясь к перекату. «Очумела ты, что ли?» — мысленно спросил я ее. Но нет, не очумела. Выгоняла на перекат большой косяк кеты. Когда он зашумел-заплескался на мели, медвежата были тут как тут. Старшая прикусывала рыбин, шлепала их лапами, швыряла на берег, но самое главное — она стремилась превратить это в наглядный урок для детей, показывала, как надо действовать, догоняла уплывающую в сторону кету и заворачивала ее на медвежат. Те урок хорошо уяснили, но сил для его повторения у них не хватало. Вцепятся в добычу зубами — та вырывается, шлепнут лапами — уплывает. Наконец общими усилиями ухватили небольшую рыбину и поволокли ее к берегу. Мама смотрела на их старания несколько мгновений, затем несколькими плавными прыжками настигла чад, «успокоила» добычу укусом, взяла ее лапами так ловко, будто у нее пальцы, как у людей, и бросила на берег. Медвежата ринулись было за этой рыбой, но медведица сильными и грубыми, как мне казалось, шлепками швырнула их к верхнему краю переката, где еще бились, окрашивая кровью и икрой воду, раненые кетины.

Для обиды у малышей времени не оставалось, и они помчались, куда было указано. Одному повезло: он ухватил за голову кету, уже побывавшую в зубах взрослой, и победно поволок ее, слабо извивающуюся, пятясь задом, к берегу. Другому попался сильный самец, не испытавший медвежьего прикосновения, да и ухватил звереныш рыбу за хвост. Перекат в том месте обрывался в плес, рыба сильно потянула и поволокла медвежонка в глубину. Она резко била хвостом, отчего голова у незадачливого рыбака болталась из стороны в сторону. Тот упрямо не разжимал зубы, немного проволочился за рыбой буйком, а потом пошел на глубину. Выручила мать: вынула его из воды «за шиворот», а поскольку он кету так и не выпустил изо рта, отнесла обоих на мель, шлепнула рыбину с такой злостью, что та вытянулась, судорожно задрожала и стихла. Медвежонок поволок ее к своему братику — а может быть, и сестрице — на берег. Потом все трое лежали и ели, посматривая на перекат.

И еще два раза устраивалось аналогичное представление. Будто были звери на сцене, и мне являлась возможность стать зрителем мало кому доступных, навечно врезавшихся в память сцен из дикой жизни.

Медведи-рыболовы были мне симпатичны, чего я не могу сказать об орлане белохвостом. Две птицы, супруги судя по всему, планируя, спустились с утреннего поднебесья бесшумно и незаметно. Я увидел их, когда они бежали по косе, гася скорость редкими взмахами расправленных почти метровых крыльев. Остановившись, долго осматривались, потом неловко заковыляли к лежащей на берегу рыбе и стали клевать, рвать и глотать.