Анатолий Севастьянов - Мой знакомый медведь Страница 43

Чем дальше забирался Рем, тем меньше у Витьки оставалось надежды увидеть его берлогу. Медведь был каким-то полусонным. Шел, не обращая ни на что внимания, как можно прямее, если только напрямую можно было пройти. Путь становился все труднее. Там, где Рем на своих когтистых лапах карабкался на крутые склоны без особого труда, Витьке приходилось туго. Несколько раз он сползал назад в распадок, а потом бегом догонял медведя. В конце концов стало ясно — Рем шел в кальдеру вулкана Узон. Где-то там, в подогретых вулканом скалах, была у него берлога.

Возле глубокого распадка Витька остановился и простоял до тех пор, пока Рем пересек распадок, выбрался на другую сторону и скрылся за гребнем.

Витька остался один. На всю зиму ушел знакомый медведь, и еще неизвестно, удастся ли встретиться с ним на будущий год.

Рядом, на дряхлом стволе сломанной березы, среди полуистлевших неровностей коры было насыпано множество скорлупок кедровых орешков. Это белка таскала когда-то из кедрового стланика шишки и на этом дереве шелушила их.

Белые куропатки, незаметные на снегу, полетели вниз, туда, где еще не было снега. Белые точки долго мелькали на фоне побуревшей, пожухлой травы…

Уже в сумерках вернулся Витька в избушку. А утром пришлось торопливо собирать свое походное имущество и уходить в поселок: повалил непроглядный густой снег.

Витька торопился. На Камчатке за сутки может насыпать столько снега, что без лыж по нему уже не пробраться. Бывает, за ночь выпадает до полуметра. И в эту ночь навалило уже почти по колено. «Вот почему Рем отправился в берлогу, — думал Витька, — знал, что нагрянет такой снегопад. Не то что синоптики. Сообщили: в эту неделю „без значительных осадков“. Недаром, говорят, они празднуют день синоптика первого апреля».

Измученный, с мокрыми ногами, Витька все же благополучно добрался до поселка и тут узнал новость — Гераську заломал медведь!..

Витька побежал в больницу.

Гераська лежал на железной койке под черным одеялом. Руки в белых бинтах резко выделялись поверх темного одеяла. Бинты были и на голове. Но глаза смотрели живо, и Витька решил: Гераська поправится.

Оказывается, он долго не мог отыскать раненого медведя. Солнце растопило иней, и Гераська уже не по следам, а по капелькам крови искал, куда ушел зверь. Тропа расходилась как бы на три ручейка, и, по которому прошел медведь, было непонятно. Гераська наклонился к земле — нет ли хотя бы царапин медвежьих когтей. И в это время из-под высокого рябинового куста поднялся на задних лапах медведь.

Гераська выпрямился и выстрелил ему в голову. Но стрелял сквозь ветки куста, и, наверное, пуля не попала в цель. Пока досылал второй патрон, медведь приблизился почти вплотную.

— Почему я не отскочил в сторону, и сам не знаю, — рассказывал Гераська. — Не привык перед ними отступать. Березка-то рядом была… А я стою на месте, лоб сырой стал. Зверь вот уж прямо передо мной. Я поднял ружье и выстрелил ему куда-то в грудь. А он как хватит зубами за ствол и отбросил ружье в сторону. А мне лапой в грудь. Упал я и чувствую, он за ногу зубами схватил. Сапог прокусил и до кости достал… Потом за бок зубами. Хорошо я в телогрейке был… Навалился на меня. Ну, думаю, конец, сейчас задерет. Он за голову зубами схватился. А я ему руки в пасть сую — между зубами. Пусть лучше руки покусает. Ведь сколько я в него раз стрелял! Что он, бронированный, что ли?.. А он меня за плечо схватил, только укусить как следует не может — челюсть ему пулей повредило. Боремся мы с ним на земле. Я вижу, к ружью подвигаемся. Хочу ружье схватить, а он прижимает мои руки лапами, не дает. Нож у меня на поясе, а не достанешь: лежит на мне такая туша… Одну ногу он мне погрыз и в коленке стронул, а вторая здоровая. Дай-ка, думаю, ударю его в брюхо. И ткнул его! Он как вскочит — и бежать. А я за ружьем. Вскочил да в горячах за ним. Но чувствую — нога болит. Посмотрел, а кровь уже через голенище идет. Вернулся, гляжу: кровищи! Тут бинокль мой лежит и часы. Поднял часы, послушал — идут. Забрал бинокль и быстрее на дорогу. До нее километра три. Тундра там неподалеку, может, думаю, кто ягоду собирать пришел…

Надо было ручей перейти, неширокий. Со здоровыми ногами перепрыгнул бы — и все. А тут уж не могу — горит нога. По берегам тальник рос густой. По нему кое-как на тот берег перекатился. После воды вроде бы полегчало… Иду, а сил уже нету. Отдохнуть бы, прилечь. А понимаю: лягу — тогда не встать. На тропу вышел, тундра недалеко. Смотрю — на тундре мальчишка знакомый ягоды рвет. Увидел меня да как бросится бежать — он меня знал, да крови на мне испугался. Потом остановился. Я крикнул: «Беги быстрее, скажи, чтобы пришли за мной».

А сам все иду. Только когда народ увидел, упал и чувствую, подняться уже не могу. В восемь утра я с медведем встретился, а в восемь вечера меня в Туманове принесли.

Осмотрела меня врачиха и говорит: «Если до утра доживет, самолет вызывать буду». Она думала, я без сознания, а я и говорю ей: «Ты меня раньше времени не хорони. Делай, что можешь, а там видно будет».

Крови я очень много потерял. Удивилась она, что я в сознании, усыпила и давай на голове лоскуты сшивать. Потом ногу зашивать начала. Тут я и проснулся.

Теперь вот ничего, поправляюсь. Врачиха говорит, следы на голове останутся. И руки покорежены. Но ничего, пальцы все гнутся. Легко отделался еще. Не пойму только, почему он когти в ход не пустил. Ведь запросто мог такими лапищами меня разорвать.

Первые дни под сердцем сильно болело, где он лапой ударил. На ружье, на нижней трубке, так вмятины и остались от зубов. Это когда он у меня ружье выхватил.

— А медведя далеко от того места нашли? — спросил Витька.

— Да нет. Мужики говорят, там же он неподалеку и лежал. Увезли в какой-то музей. Надо бы тебе его измерить. Крупный… А я сантиметром, который ты мне дал, палец тогда замотал — кровь уж очень сильно текла.

— Почему он у тебя ружье из рук вырвал? Я слышал, медведи часто так делают — прежде всего ружье выбивают, а потом уж на охотника набрасываются.

— Чего же тут непонятного? — удивился Гераська. — Собака и та понимает, что ей грозит, если ружье на нее наставишь. Она только не может из рук его выбить. А медведь может. И первым делом вырвет, если успеет.

Витька шел домой, а перед глазами так и стоял весь перебинтованный Гераська. Витька понимал — это особый случай, медведь защищал свою жизнь. Но все равно эти бинты на Гераськиных ранах как будто открыли ему глаза на опасность, рядом с которой он пробыл почти все лето.

Глава 22

Дома Витька старался очень осторожно открывать и закрывать дверь, потому что весь стол, подоконники и часть пола были устланы множеством исписанных листков, и Витька боялся, как бы они не разлетелись. Он перекладывал листки, систематизировал собранные за лето наблюдения. Знаний не хватало, он забирался с ногами в старое кресло и порой до рассвета читал книжки и журналы из научной библиотеки заповедника. Если попадалась статья, которую не мог понять, даже перечитав несколько раз, выписывал из нее все незнакомые слова и по словарям и учебникам разбирался во всех терминах. Случалось, даже выучивал статью наизусть…