Алексей Ливеровский - Охотничье братство Страница 43

Коля, заметив, что я начинаю раздражаться, сладко потянулся и сквозь не очень натуральный зевок пробасил:

— Спать пора, народы. Завтра до света поднимемся. Пойдем-ка, Леша, посмотрим на погоду.

Под фонарем, крутясь, поблескивала мельчайшая изморось. Влажный воздух был насыщен грибным запахом палых листьев.

— Не сердись, Леша, что тебе такой вопрос учинили. Я сказал, что купить хочу, привезу друга, сведущего человека, пусть послушает собак, как скажет, так и будет. Вот и щупали, что, мол, за эксперт!

— Не люблю собачьих барышников.

— Почему барышники? Охотники неплохие, заядлые. Одному понадобилось крышу крыть, расход большой, а у меня так подошло: отпуск и премия.

— Я не против, что собак покупаешь. Сколько тебя в охоту втягивал? Не получалось. Теперь Нина говорит: «Коля каждый выходной в лесу». Хорошо. А торговлю собаками не люблю — в жизни ни одну не продал. Какая ни на есть — пусть живет. Если плохая — чаще всего сам охотник виноват. А вопросами допекали — ну и пусть. Этот, что уши лопухами…

— Петр Васильевич…

— Больше всего меня шпилил. И все свое: «У нас так принято. И это не по-нашему!» Вроде намека: не суйся в чужие дела.

На охоту вышли рано. Петр Васильевич не преминул заметить:

— У нас так принято — до света в лесу. Городские егеря до полдня спят.

Через час посветлело. Я разглядел собак. Выжлец ладный, с хорошей костью, бочковатый, одет нарядно, только морда седая и глаза поголубели: наверно, и зубов уже мало. Выжловка молодая. Прекрасная голова в хорошем русском типе. Чистые ноги. Жидковата. Ничего, после щенков раздастся.

Набросили в болотистой низине у бывших хуторов. Смычок пошел в полаз веселыми ногами и через десяток минут поднял и помкнул. Заяц с подъема пошел на цепь охотников. Я видел, что Коля приметил зайца, приготовился и недвижно стоял, выжидая. Научился, значит, что, чуть пошевелись, кинется беляк в сторону, в кусты, — и все.

Гулко хлопнул выстрел.

— Лешка! Слышал, какие голоса у собак? И заяц не долго жил.

— Да, гона, к сожалению, не послушали. Ладно, кричи: «Дошел!»

— Не так. Надо протяжно. Издалека не разобрать: «дошел», «пошел». Если называешь, то резко, отрывисто, а «дошел» кричи протяжно: «Доше-ел! До-ше-ел!»

Солнце перевалило за полдень, когда в заболоченном березняке гончие столкнули второго зайца и горячо погнали. Я поднялся на бугор старого хутора. Слушал. Дунай отдавал басистый голос, почти башур, скуповато, но мерно, Висла лила и лила взахлеб, как высокую непрерывную ноту, примолкая только на довольно редких сколах. Гон шел небольшими правильными кругами в низине, под хутором, где остались охотники. Смычок скололся. Белоштанный зайчишка бойко выскочил из кустов на чистое, пробежал полем, сдвоил, скинулся и скрылся в тальниковой чаще. Я внимательно наблюдал. Вот показалась и бежит вдоль кромки Висла. Пересекла выход и вход зайца и молча побежала дальше. Что такое? След парной, а она не задержалась и голоса не отдала. Может быть, заяц мне показался? Скачет Дунай… не дошел до следа шагов пять и заревел полным голосом. Ай да старик! Тотчас в стороне залилась и пошла наперерез Висла. Так вот в чем дело! Похоже, что у нее совсем нет чутья, — бывает такое после чумы. Теперь гонит на веру, по голосу Дуная. Какой же это смычок? И что будет, когда Дунай сядет на ноги?

Я пошел вниз на удаляющийся гон. На узенькой тропинке в заразистом хламном леске шел, повернув голову в сторону недалекого гона, и сошелся грудь в грудь с Петром Васильевичем. Спросил его без всякого вступления:

— Висла давно чумилась?

— Давно.

— Тяжелая была чума?

— Очень.

Николай стал охотиться. Строит шалаш на тетеревином току.

Ближе, ближе, не доходя нескольких шагов, сел.

Мы разошлись, я вернулся на хуторскую высотку, встал на дорожке и угадал. Гон приблизился, беляк показался на соседнем холме и спустился по дороге в овражек. Ясно, что сейчас прискачет прямо в ноги. Ага! Устрою маленькое представление. Рискованно, конечно. Сорвется — засмеют… Ткнул предохранитель и поднял ружье к плечу. Показались заячьи уши, потом и он сам. Ближе и ближе — не доходя нескольких шагов, сел. Поводит ушами, слушает гон. Я закричал громко и протяжно:

— Доше-ел! Доше-ел!

Беляк прянул, как подброшенный пружиной, кинулся назад, частя длинными лапами, — набирает ход. Десять, двадцать, тридцать шагов… Не отрывая щеки от приклада, еще раз как можно спокойней кричу:

— Доше-ел! — и плавно нажимаю на спуск.

На бугор поднялись охотники, молча смотрят, как я потрошу заячью тушку, укрепив ее в развалине березки. Первым не выдерживает Петр Васильевич:

— Скажите, пожалуйста, как получилось, несколько раз крикнули «дошел», а выстрел потом. Мне показалось?

Я вытащил из рукава клеенчатый мешок, опустил туда тушку, ответил:

— Верно, сначала крикнул, потом стрелял. У нас так принято! Заяц шел по чистому, дело верное, я поторопился крикнуть, чтобы вы не стояли зря в болоте.

В электричке, по дороге в город, Коля сказал:

— Отказались продавать. Дескать, прикинули так и этак, — не подходят вам собаки. Вам на годы — Дунай староват, к Висле в пару другого подобрать трудно. Твоя работа? Не обиделись ли ребята? Они хорошие.

Характерно это было для Коли. Из всей довольно неприглядной истории один вывод, одна забота: «Как бы людей не обидеть».

И все же Николай собаку купил — правда, не смычок, а русскую гончую Трефу, невысокую ни по крови, ни по полевому досугу. Покупал по его поручению свояк и устроил за городом. Жена Коли, Нина Николаевна, в своей книге «Рядом с Черкасовым» вспоминает не совсем точно: «Собаки — гончие русские, польские, еще какие-то, уж я не помню, толпились в нашей жизни. Были собаки законные, жившие с нами в Комарове, щенившиеся массой шумных, суетливых щенков, и были собаки тайные, о которых я не должна была знать». На самом деле в домах Черкасова безраздельно господствовали собаки типа жесткошерстого фокса Мули или дворняжки Комика. Охотничьи собаки, почти без исключения, жили «в людях», за городом и, когда их количество сильно увеличивалось, вызывая изрядные расходы, становились «тайными».

Охота сблизила нас с Колей, несмотря на большую разницу профессий. Мы встречались у общих родных, и уж конечно, если дело касалось приобретения собак, ружей или выбора мест охоты, контакт возникал немедленно… Коля был не хвастлив, но как не поделиться радостью получения таких подарков, как безынерционный спиннинг от Фредерика Жолио-Кюри или двустволки от маршала Чойбалсана. В последнем случае Николай даже немного обиделся на меня, когда я не к месту и не подумав сказал, что «Зауер три кольца» — отличная машина, хороший подарок, однако в мире есть марки и повыше.