Уильям Хиллен - Черная река. Тоа-Тхаль-Кас Страница 5

Пума увидела нас, завернула за верх скалы и побежала. Удобный момент! Даю команду Сэку и Келли и мчусь за ними на всех парах, сколько лыжи позволяют. Сэк затрубил на все ущелье, Келли протяжно завыл, потом залаял. Вдруг тон Сэка меняется: он попал в беду и теперь уже визжит. Кота загнали в угол, но я трачу много времени на то, чтобы спуститься с кручи и вскарабкаться на противоположный склон каньона. Последний рывок — и у меня под ногами зрелище смертельной схватки. Кот — на самом острие пологой коряги. Сэк взбегает по коряге, и я вижу, как пума с маху сошвыривает его вниз. Келли прыгает, нанося удары снизу. Снег забрызган кровью. Кот хлещет себя хвостом, глаза горят, напружинен до предела. Мое появление подливает масла в огонь. Пума примеривается, куда бы спрыгнуть. Ствол забит снегом, но я рискую и целюсь в левое ухо. «Манлихер» калибра 6,5 лягнулся, словно мул, но пума уже не услышала эхо от выстрела, разнесшегося по ущелью.

Было отчаянно холодно, и кровь замерзла мигом. Я развел костер и вскипятил чай, пока те двое наслаждались местью. Кровавое зрелище! Наконец, утолив ярость и обессилев, они остудили свой пыл снегом, а я снял с кота шкуру. В общем вывезла кривая моих собачек.

Помимо деформированной стопы у этого кота хвост был укорочен сантиметров на тридцать — изъян достаточный, чтобы нарушить ему баланс в тонком искусстве древолазанья. Должно быть, отморозил хвост, когда был котенком, либо в драке откусил соперник. От ушей остались одни огрызки — итог поединков и любовных похождений. У него была застарелая рана на плече и глубокий шрам на брюхе. Глаза были налиты кровью после недавней стычки. Лапа раздроблена, похоже, что неисправным медвежьим капканом. Такая травма, хотя и не мешавшая добывать пищу, была бы бедой для любого животного, а для пумы — форменная катастрофа.

Я достал из сумки иглу, хирургический шелк и йод и зашил Сэку его раны. По этой части я не мастер, а пес был изрядно растерзан, с массой глубоких царапин на голове и ушах. Сквозь рану на челюсти скалились десны и зубы. Небольшую ямку у основания черепа затянуло пузырем. Я прилепил повязку пластырем. Сэк снес все безропотно, как всегда. При первой же возможности покажу его доктору Бейкеру.

«Ну, Келли, теперь твоя очередь». Келли чувствовал себя не очень уверенно. Я тоже не очень. Жуткая рана, ровная, как разрез ножом, зияла вдоль всей ноги, от колена донизу, и все еще сочилась кровью. Я разбавил бутылку детоля чаем и, объясняя ему, что раны от когтей пумы загнаиваются быстрее любых других, лил дезинфицирующий раствор вдоль разреза. Пока я делал стяжки и накладывал швы, Келли слизывал иней с моей буйволовой шапки. Шкура у него была жесткая, пальцы у меня не слушались на морозе, и мне совестно было взглянуть ему в глаза. «Келли, работа неважная, но лучше не могу». Забывшись, я погладил его, и это был в сущности первый раз, что я по-настоящему до него дотронулся. Он слизал с моих рук кровь вместе с детолем и прочей гадостью.

Я вскипятил еще котелок чая, плеснул туда сгущенки, и мы распили его на троих, перед тем как отправиться кратчайшим путем назад в лагерь. Там мы как следует пропеклись у ревущего и пляшущего костра высоко над рекой. Мы жарили на вертелах оленью вырезку, коптили грудинку и выгрызали мозг из костей. На небе показались близкие, как в пустыне, звезды. Поднялся серебряный месяц. Заструилось северное сияние, выгибая свои недолговечные дуги. В ясной морозной тишине стреляли сучья. Оба моих демона спали мертвым сном.

Утром мы с Сэком двинулись домой, чувствуя, что на пум мы наохотились на всю жизнь. Келли смылся еще ночью, но время от времени он потом навещал нас в городе. Рваная серебристая линия прочерчивала иссиня-черную шерсть у него на ноге. Потом он исчез. С тех пор как за волчью шкуру стали платить сорок долларов премии, жизнь его всегда висела на волоске.

Сэк прошел почти полный курс науки. Все городские мальчишки уже звали его стариной Сэком и брали с собой ловить кроликов. Со мной он охотился на птиц и научился хорошо отыскивать подстреленную дичь. Однажды, когда я послал его в рощицу по следу рыжей рыси, он вернулся через несколько минут с глупым видом, таща в зубах жирную канадскую казарку и ужасно хромая. По-видимому, гусь напал на него, но он доставил его ко мне, не растрепав ни перышка. После того как мы отпустили птицу на волю, Сэк вернулся в рощу и загнал рысь на дерево.

В одно прекрасное утро мне позвонила учительница из небольшого поселка. Пума преследовала нескольких детей по пути в школу. Маленькая француженка и ее питомцы были в ужасе. Кошмар! Была весна — худшее время года. Не мягкая, душистая, ровная, установившаяся весна и даже не ранняя, но хоть чуть продвинувшаяся весна, а самая первоначальная, нерешительная весна центра Британской Колумбии: несколько теплых дней и ночей без заморозков, первые талые струйки на открытых солнцу склонах, просачивающиеся по ущельям в ручьи; первые стыдливые дымчато-лимонные почки на ивах и осинах, первые клинья канадских казарок и лебедей, которые держат путь на север, отступая вместе со снеговой линией и с ледоломом; гризли, вылезающие из берлог на поиски луковиц и корешков по пробуждающимся горным склонам, где отважные подснежники и лилии лопаются и цветут посреди оставленного зимой хаоса и ледяных подтеков. Рыболовная снасть, любовно отобранная, лежит наготове, дожидаясь первого вскрывшегося озера с буйной, освобожденной из-подо льда форелью. Нетерпеливые гагары уже курсируют, заранее размечая участки. Это пора, когда температура может упасть за ночь до десяти градусов мороза и поднимется метель, но утром живительное, бодрящее солнце неизменно встанет на свою вахту.

Я уже летал раньше над этим районом и знал, что местность там вся перерезана глубокими ущельями с коварными, обледенелыми склонами и выветренными осыпающимися скалами, а в низинах настоящие джунгли. Подточенные морозом камни, готовые рухнуть, повсюду потоки воды — нет надежды на хороший следовой снег.

Паковался я тщательно, захватив, между прочим, пятнадцать метров нейлонового шнура, кое-какие пищевые концентраты и «кошки» для обледенелых склонов.

Учительница была молодец и догадалась накрыть один след ведром. Мы сказали ей, что почти наверняка эта пума — крупный самец. Я осмотрел несколько подозрительных мест поблизости и побеседовал кое с кем из соседей. Это корявое ущелье было самое что ни на есть кугуаровое место — сиди и жди, пока оттуда выйдет пума. Но нам-то надо было лезть самим.

Вышли мы на рассвете. Я решил обойтись без своего громоздкого ружья калибра 6,5 и взял пистолет калибра 32,20. За ночь температура упала ниже нуля, и снег превратился в скрипучую кашу, а мы шли по следу, оставленному сутки назад. Непростая задача.