Медвежонок родился - Рудо Мориц Страница 5

— Не давайте ему ничего! — обращаюсь я к людям. — Разве не видите, что написано на табличке? Ведь она же у вас прямо перед глазами!

— А, это они просто так написали, — махнул рукой какой-то мужчина и дал маленькому мальчику (видно, сыну) очередную пачку печенья.

— Просто так ничего не пишется! — протестую я. — Звери из-за этого гибнут.

Кто-то смеётся:

— Сказки!

Тут к ограде пробивается какой-то парень:

— Пропустите, я тоже хочу его угостить!

Он пробился к слону и протянул руку.

Юмбо вытянул хобот, положил угощение в рот, но тут же выплюнул. Этот «шутник» дал ему камешек, а теперь хохочет, за живот хватается. И снова тянет руку:

— Вот тебе, Юмбо, ещё одно угощенье!

Но Юмбо не протягивает к нему хобот. Он медленно поворачивается и степенно шагает к своему жилью в глубине площадки. Входит туда и вскоре возвращается на то же самое место, где только что стоял.

А парень снова протягивает руку:

— Кроме шуток, Юмбо, теперь это лакомство! На, Юмбо!

Юмбо вытягивает хобот — опять камень. Он не стал класть его в рот, а уронил прямо в ров, и тот со стуком покатился по дну. И тут слон вдруг извергнул из хобота поток грязной воды. Прямо на того парня. Досталось, правда, и остальным, столпившимся поблизости, но этому шутнику досталось больше всех. Прямо в лицо. Что называется, прямое попадание.

Взрослые смеялись, дети прыгали от восторга, я тоже не мог удержаться от смеха. Ай да Юмбо! Парень хотел его перехитрить, а он сам его перехитрил. Теперь у этого умника надолго пропадёт охота делать такие пакости.

Юмбо отошёл от ограды, затрубил, метёлкой хвоста отогнал мух. Его маленькие глазки весело блестели. Он явно был доволен собой.

Парень незаметно куда-то испарился, а остальные весело обсуждали необычайное происшествие. Никто больше не предлагал Юмбо орешки или печенье, не говоря уже о камешках.

Я продолжал свою прогулку мимо львов, тигров, волков, леопардов. Этих люди оставляли в покое, потому что боялись их. Я облегчённо вздохнул, увидев, что перед клеткой Монарха тоже ничего плохого не происходило.

На обратном пути я опять повстречал ветеринара. Рассказал ему историю с Юмбо, он рассмеялся и говорит:

— Жаль, что другие звери не могут так защищаться.

— Да, — говорю, — Юмбо — самая лучшая табличка.

— Живая табличка, — кивнул ветеринар. — Уж этот научит людей читать, будьте уверены. — И он добавил: — Я скажу кормильщику, чтобы подбросил ему побольше сена.

Мы распрощались. С той поры я всегда шёл по зоопарку таким путём, чтобы остановиться около старого мудрого Юмбо, поговорить с ним по-дружески.

Грустная Лили

Прогулявшись вдоль клеток и вольер, я заглянул на пару слов к старшему кормильщику. Это человек бывалый, зверей знает как свои пять пальцев, с ним всегда интересно побеседовать.

Поговорили мы с ним о том о сём и о Монархе, который уже вырос в изрядного молодого медведя.

Вдруг вбегает в его маленькую комнатку молодая служительница. С первого взгляда видно, что она очень взволнована.

— Она у меня погибнет, грустная такая, ничего не ест, а только сидит и сидит! — одним духом выпалила девушка в белом халате.

— Кто не ест, а только сидит и сидит? — невозмутимо спрашивает дядя Гайни (в зоопарке все главного кормильщика только так и называли).

— А вы разве не знаете? Обезьянка Лили!

— Ах да, Лили. Действительно, что-то надо с ней делать, — кивнул дядя Гайни.

— Надо, дяденька, и как можно скорее! Она три дня ничего в рот не берёт.

Меня этот разговор заинтересовал, и я вмешался:

— А что с ней? Заболела?

Вместо ответа главный кормильщик поднялся:

— Пойдёмте поглядим на Лили.

По дороге к обезьяннику он рассказал:

— Их было двое, они так чудесно вместе играли. Но Борю кто-то погубил, вы, наверно, знаете. С тех пор как Лили осталась одна, она загрустила. От еды отказывается, играть перестала. Как будто ей жить надоело.

Мы подошли к клетке обезьянки Лили. Я уже немного разбираюсь в обезьянах, вижу, что она из рода небольших обезьянок — капуцинов. Её длинный хвост загнут на конце, и она может висеть на нём, как люстра; на голове у неё чёрная шапочка.

Лили висит на сетке, не шелохнётся, в глазах бесконечная печаль.

— Ты чего такая грустная, Лили? — заговорила с ней служительница.

Обезьянка взглянула на неё, но даже не шевельнулась.

— Если б вы её раньше видели! — говорит девушка. — Бывало, только услышит мой голос — тут же ко мне. Открываю дверцу, а она виснет на мне, обнимает, гладит. А сейчас — вы только посмотрите!

Она отворила дверцу и стала звать, приманивать:

— Иди ко мне, Лили! Ну, поди же!

Обезьянка лишь медленно повернула голову в её сторону.

— Вот видите, — всхлипнула девушка. — Ничего ей не нужно, вот-вот издохнет!

— Ну-ну, не хлюпай носом, — по-отцовски утешает её дядя Гайни. — Этим горю не поможешь!

— Я ведь так её люблю. Были у меня и Боря, и Лили, а скоро никого не будет.

Слушаю я её, слушаю, а сам думаю: славная обезьянка, но ужасно печальная. Печаль обезьянкам не к лицу. Как-то ей нужно помочь.

— А нельзя ли её перевести к другим обезьянам? — спрашиваю.

— Будь она маленькой, она бы ещё могла с кем-нибудь подружиться. Например, с собакой или с кошкой, — объясняет дядя Гайни. — А в этом возрасте ей уже трудно к кому-то привыкнуть. Её не примут к себе ни макаки, ни павианы. Ей бы нужно какую-нибудь забаву, развлечение, которое заинтересовало бы её.

Забаву? Но какую?

И тут мне пришла в голову мысль, но я побоялся, что меня поднимут на смех. И всё же я рискнул:

— А что, если дать ей книжку с картинками?

— Это же не ребёнок, — покачала головой служительница. Но дядя Гайни медленно сказал:

— Попробовать-то можно. Если б на картинках были звери… Если б там обезьянка была.

И я решился:

— Погодите, я сейчас же вернусь!

Я выбежал из ворот зоопарка, сел в машину — и мигом назад.

Дядя Гайни со служительницей ждали перед клеткой. Девушка держала Лили на руках.

— Принесли? — спрашивает старший кормильщик.

— Вот три книжки.