Марк Гроссман - Веселое горе — любовь. Страница 51

И еще одну неожиданную черту заметил я в молодом голубе: любопытство. Аркашке до всего было дело! Он, к примеру, специально забирался на верхнюю полку голубятни, чтобы посмотреть, как красная голубка высиживает яйца или как ее сменяет белый синехвостый голубь. Найдя на балконе какое-нибудь стеклышко или гвоздик, Аркашка долго катал незнакомый предмет по полу, клевал и теребил его: нельзя ли здесь полакомиться?

Он часто пробирался через балконную дверь в спальню и шарил под стулом, зная, что там находится котелок с зерном.

И вместе с тем дичок очень боялся людей, не давался им в руки и отчаянно рвался из гнезда, если я запирал его там.

Через два месяца после своего появления сизак прилетал к голубятне за двадцать пять — тридцать километров. Я окончательно поверил, что дичок прижился.

Однако весной он загрустил. Я готов был к этому, зная, что весна — самое трудное и самое прекрасное время в жизни голубя.

Я попытался подружить молодого сизака с синей домашней голубкой. Аркашка дружиться не хотел.

Как-то утром он поднялся в воздух, долго кружил над домом, будто раздумывал, потом медленно полетел в сторону.

— Ну, вот, — сказал я вечером Пашке Киму. — Улетел наш дичок. Ничего не поделаешь, Паша: кровь свое берет. Вольная он, брат, птица.

— Ничего, — без особой уверенности заметил Ким. — Прилетит.

Аркашка действительно вернулся через неделю. Прилетел не один. Вместе с ним пришла такая же сизая полудикая голубка. Она никак не хотела слетать в голубятню, и Аркашка несколько раз спускался и вновь поднимался на крышу, приглашая подругу. Но голубка пугливо дергала головкой и не трогалась с места. Так продолжалось до вечера.

Уже спустились сумерки, все голуби зашли в гнезда, а сизак никак не мог успокоить подругу и завести ее в голубятню.

Вот она еще раз беспокойно мотнула головой и поднялась в воздух. Аркашка бросился за ней.

Через несколько минут сизак вернулся один. Он слетел на балкон, попил воды, поел и потом, подойдя ко мне, уставился на меня блестящими глазами. Его взгляд, казалось, говорил:

«Что ж, я сделал все, что мог. Но вот она не хочет. Глупенькая. В голубятне-то ведь лучше, чем где-нибудь на крыше, под открытым небом. Ну, на нет и суда нет».

И Аркашка пошел в голубятню один — отдыхать и отсыпаться.

АРКАШКИНА РОДНЯ

Как-то ко мне пришел Михаил Кузьмич Карабанов — старый революционер, живущий на пенсии. Михаил Кузьмич, или дед Михаил, как его зовут окрестные голубятники, принадлежит к тем любителям птиц, для которых даже простой, ничем не примечательный гонец, — первое животное на земле.

Как всякий истый голубятник, дед Михаил, рассуждая о птицах, никогда не говорит «я думаю», «по-моему», «мне кажется». Выражается старик всегда крайне твердо и определенно.

Так, увидев иного красавца-почтаря, дед Михаил с сожалением смотрит на его хозяина и коротко бросает:

— Отдай в утиль.

И если хозяин пытается доказать старику, что почтарь отлично берет высоту или идет с нагона, Карабанов так же сухо, без улыбки, басит:

— Не темни. Плёвая птица.

Придя ко мне, Михаил Кузьмич сначала, для приличия, выпил чашку чая и тут же, перевернув эту чашку кверху донышком, пошел на балкон:

— Покажи свой курятник.

Первым, за кого зацепился острым не по возрасту взглядом Карабанов, был Аркашка. Дичок блаженствовал на балконе, греясь под лучами нежаркого весеннего солнца. Он раскинул узкие сильные крылья и положил на асфальт балкона свою длинноносую плосковатую голову.

Михаил Кузьмич даже поперхнулся от возмущения, увидев Аркашку.

— Это что за птеродактиль такой?! — дернул себя за ус Карабанов. — Ты его, никак, из музея добыл?

Зная деда Михаила не первый год, я промолчал.

Но Карабанова это не устраивало. Смотря на меня в упор прищуренными глазами, он ловко схватил не ожидавшего нападения Аркашку и, грозно раздувая усы, спросил:

— В расход?

Добрейший Михаил Кузьмич, конечно, только пугал меня, и я не испытал никакого беспокойства за судьбу Аркашки.

— Дичок обходит почтарей с нагона, — сказал я деду Михаилу, — и ты напрасно хулишь хорошего голубя.

Этого только и ждал Михаил Кузьмич. Нет, он не стал произносить речей, он не ругал ни клюва, ни головы, ни ног Аркашки, — он просто посмотрел на меня взглядом, полным уничтожающей иронии, и неожиданно громко и весело рассмеялся.

— Скотовод ты, братец, а не голубятник!

Это было самое сильное выражение, которое применял в подобных случаях старик Карабанов.

— Погоди, Михаил Кузьмич, — запротестовал я, — не торопись. Верно говорю: у дичка хороший ход. Можешь проверить.

— А и вправду разве? — скосил глаза Карабанов. — В голубях-то я ни шиша не смыслю. Поучиться, что ль?

Не переубедить бы ни за что упрямого старика, да тут подоспел дядя Саша.

— Здравствуй, Михайло, — сказал он, пройдя на балкон. — Все шумишь?

Вдвоем с дядей Сашей мы быстро одолели Карабанова.

— Ладно, кидайте вашего птеродактиля, — хмуро согласился дед Михаил. — Поглядим, что он за птица такая.

Я сбегал за Пашкой Кимом, и тот в полчаса отвез Аркашку и двух почтарей далеко за город, в степь. Там он их и выбросил.

Через пятнадцать минут Аркашка появился над голубятней и, вытянув длинную шею, совершил «круг почета», как справедливо назвали его полет по кругу собравшиеся внизу мальчишки.

Вместе с ним сели подошедшие почтари.

— Случай! — безоговорочно заявил дед Михаил. — Дичок — плевая птица.

— Могу доказать тебе, Михаил Кузьмич, — сказал я Карабанову, — что быстрый и точный ход дичка — не случай. Хочешь?

Дед Михаил, уверенность которого теперь несколько поколебалась, не хотел, однако, сдаваться и все еще хорохорился.

— Не докажешь, и никто не докажет.

Я предложил для опыта Аркашкину родню. На чердаке четырехэтажного дома, неподалеку от нас, живут полудикие голуби-сизаки. Мы выловим там десять птиц и выпустим их за сто — сто пятьдесят километров от города. Если в тот же день все десять птиц прилетят на свой чердак, то совет в составе дяди Саши и Витьки Голендухина разжалует деда Михаила из чина «голубятника» в чин «скотовода». Если никто из голубей или хотя бы часть их не вернется, то, что ж делать, нелестное звание, будет получено мной.

Дед Михаил заколебался. Он был великий любитель поспорить, но рисковать именем лучшего голубятника в городе казалось ему страшноватым.

— Ничего не выйдет, — заворчал он, пытаясь как-нибудь прекратить неприятный разговор. — Дикари друг на друга, как копейки, похожи.