А. Ковшарь - Тропинки в загадочный мир [с иллюстрациями] Страница 60

вороны, устраивая надо мной воздушную карусель. Я пробовал менять «энцефалитку» и «штормовку» на другую одежду, но птицу обмануть было невозможно. Преследования продолжались. Местные жители даже посмеивались, видя меня в сопровождении истошно орущей вороны, и мне каждый раз становилось не по себе при ее появлении. Я перестал посещать гнездо «нервной» вороны, но это не помогло. Однажды я почти десять дней провел в горах, но, вернувшись, обнаружил, что за мое отсутствие ненависть этой птицы ко мне перешла на всех людей, проходивших поблизости.

В середине лета воронья семья перекочевала на берег озера и меня оставила в покое.

Но на следующую весну, проходя по ельнику, мне вновь стало не по себе. Я услышал знакомый крик прошлогодней вороны. Он до того въелся мне в память, что, казалось, я мог различить его среди сотни других. К счастью, в том году ворона загнездилась в другом месте и уже не изводила своим преследованием.

Самопожертвование или...?

...Я вышел в устье речушки, впадающей в озеро Маркаколь. Раздвинув густую стену камыша, в метре от себя увидел выводок хохлатых чернетей. Шесть утят, маленьких, черных, пушистых шариков, резво плавали около своей мамаши, которая, увидев меня, со скрипучим криком, хлопая крыльями, побежала по воде. Пуховички помчались следом за ней, затем нырнули, и в прозрачной воде я хорошо разглядел, как они, оставляя за собой веер серебристых пузырьков, расплылись в разные стороны. В это время утка взлетела и, сделав круг, буквально упала в кочки в нескольких метрах от меня. Я направился к ней, надеясь увидеть обычную сцену,— как мамаша притворяется раненой, чтобы отвлечь опасность от птенцов. Но чернеть, вытянув голову, лежала неподвижно. Я протянул к ней руку и дотронулся до оперения. Она по-прежнему не двигалась. Подтолкнул ее пальцем — никаких признаков жизни. Я присел около утки и, ничего не понимая, взял ее в руки, и тотчас почувствовал, как у нее бьется сердце. Ярко-желтые глаза птицы выражали страх. Утку словно покинули силы. Она не предприняла ни одной попытки улететь. Подойдя к берегу, я опустил ее в воду. Она поплыла вниз по течению. Миг — и птица пришла в себя. Достигнув излучины, где уже плавали утята, она быстро побежала по воде, уводя их от места злополучной встречи.

Трудно объяснить ее поведение. Что это — самопожертвование или нечто иное?

Осада

На скалистом склоне горы, обращенном к Иртышу, в середине марта еще всюду лежал снег. В темной расщелине одной из небольших скал, выступающей из мощного снежного намета, я заметил спокойно отдыхавшего филина. Он сидел неподвижно, как изваяние. Прошло несколько минут — и филин вдруг насторожился, открыл глаза и повернул голову. Тотчас раздалось шумное стрекотание. Оказалось, кроме меня, хищника выследили вездесущие сороки. Они сели на глыбу и, заглядывая в расщелину, стрекотали. Взгляд филина привел их в какое-то паническое оживление.

На поднятую сороками шумиху с окрестных скал слетелось множество галок. Они черным полчищем расселись вокруг скалы, покричали, и на этом вся их храбрость прошла. Стоило филину пошевелиться, повернуть голову, защелкать клювом, как многочисленное «войско», тесня друг друга, отступало назад. Успокоившись, они вновь неуверенно приближались к укрытию грозного хозяина ночи. Вскоре одна за другой галки стали разлетаться и от сотенного сборища остались лишь две-три любопытных галки. Поугомонились и сороки, но осады не снимали.

Филину, видимо, уже порядком надоело столь шумное соседство, и он, сорвавшись со скалы, медленно махая крыльями, полетел вдоль склона. Сороки пришли в неистовство. Всполошились и галки. Черной тучей помчались они в погоню. Было ясно, что пока длится день, ночному разбойнику они не дадут покоя.

Ночные охотники

Августовская ночь опустилась незаметно, наполнив маркакольскую тайгу темнотой и тишиной. По заросшей лесной дороге я вышел к роднику, вытекающему из густых тальников и заполнившему студеной водой придорожную выбоину. Яркая луна через вершины лиственниц высвечивала уголок этой лужи. Проходя мимо, я присел отдохнуть около воды и мельком заметил скользнувшую над ней тень, которая чуть не коснулась моего лица. Я даже несколько раз попробовал схватить ночной призрак. Не сразу понял, с кем имею дело, но вскоре узнал летучую мышь. Она то бесшумно летала над самой водой, схватывая невидимых мне насекомых, то исчезала и вновь проносилась мимо меня.

Я уже собрался уходить, как вдруг заметил проплывший над дорогой силуэт ушастой совы. Ее тоже, видно, привлекла освещенная лужица. Я на миг потерял ее из виду. В этот момент вновь запорхала летучая мышь, и тотчас из тальников появилась сова. Ее крылатая тень проплыла в лунном зеркальце, раздался писк летучей мыши — и все стихло. Произошло это так моментально, что даже не удалось рассмотреть толком происшедшее. А вскоре в темном лесу оживленно запищали птенцы, выпрашивающие корм...

Сорочий враг

Октябрьский день в предгорьях Алтая был серый, тихий, с мглистым и низким небом. Рощи в эту пору кажутся пустынными и чуткими к каждому звуку. Бреду тропой в пойме Иртыша, подминая ногами опавшие листья.

Впереди в молоденьком березнячке уже давно слышу громкую стрекотню сорок — верный признак того, что там что-то происходит. Направляюсь туда. На тополе собралось пять сорок. Они стрекочут без умолку, прыгают с ветки на ветку, посматривая вниз. С разных сторон на подмогу им слетаются их сородичи.

А внизу, на земле, усыпанной желтой листвой, неподвижно сидит сова — длиннохвостая неясыть, заклятый враг сорок. Сова симпатична: оперение серое, с черноватыми продольными полосками, а «личико», словно в маске, тоже серенькое, с выделяющимися на нем узкими темными глазами и приплюснутым желтым клювом.

Заметив меня, неясыть настороженно завертела головой и улетела в соседние заросли. А в лапах она унесла... сороку, оставив на месте, где сидела, кучку сорочьих перьев.

Однако белобокие сразу слетелись к тому месту, где вновь села сова, и подняли такую шумиху, словно началась ожесточенная пулеметная перестрелка. Хищница же, игнорируя их, прикрыла глаза и будто задремала, а сама нет-нет да глянет на неугомонных сорок через узкую щелку глаз. А сороки прыгают по веткам, сбивая остатки последней листвы, отчаянно «рвут» глотки, а приблизиться боятся. Лишь самые отважные временами пролетают низко над совой. Неясыть при этом приходит в себя, сердито поворачивает голову, жмурится и вновь впадает в дремоту. Сороки же трясутся от неистовства, ненависти и страха перед своим врагом.