Гилберт Клинджел - Остров в океане Страница 70

Я лег плашмя в воду и осторожно, стараясь не спугнуть птиц плеском, пополз по направлению к стае. На землю опустилась мертвая тишина. Фламинго неподвижно стояли на месте, высоко подняв головы. Пятьдесят ярдов. Тридцать. Я достал фотоаппарат, взвел затвор и приготовился было снимать, как вдруг все вокруг заклокотало, загудело, и три тысячи птиц, гулко хлопая крыльями, разом взмыли в воздух, окрасив небосклон в ярко-красный цвет. Я невольно присел, как если бы находился перед вулканом, из кратера которого вдруг вырвался столб огня. Воздушный вихрь, поднятый крыльями, был явственно ощутим даже на расстоянии тридцати ярдов. Стая огромным полотнищем развернулась у меня над головой, роняя на воду дождь розовых перьев, отлетела от берега и опустилась посреди озера; казалось, над водной гладью разыгралась розовая пурга. Это было захватывающее зрелище, я весь дрожал от восторга и долго не мог успокоиться.

К сожалению, я спохватился слишком поздно и так и не воспользовался фотоаппаратом, который все время держал в руке. Привязав лодку к камню, я вышел на берег, где стояли фламинго; по всем признакам это было их основное гнездовье. Сотни конических гнезд низкими рядами располагались на гребнях скал, тянувшихся параллельно берегу и разделенных узкими языками воды. Все гнезда были новые, иные даже влажные, с отпечатками клювов и ног фламинго, трудившихся над ними. Я обнаружил и яйца, правда, совсем немного. Как видно, птицы недавно осели здесь — я пришел слишком рано.

Спокойно, стараясь не пугать больше птиц, я вернулся к лодке, оттолкнулся и предоставил ветру сносить меня по озеру. Немного погодя, когда я удалился на значительное расстояние, фламинго поднялись в воздух, сделали круг в вышине и снова опустились на гнездовье. В бинокль можно было различить лишь отдельных птиц, сгребавших и утаптывавших ногами грязь; другие, которые уже снесли яйца, неловко рассаживались по гнездам.

Я и не предполагал тогда, что вижу фламинго в последний раз. Две недели спустя я вернулся на то же место и не нашел ни одной птицы, ни одного яйца — повсюду лишь осколки скорлупы да пустые гнезда. В жидкой грязи виднелись следы голых человеческих ног — островитяне выследили гнездовье и разорили его, забрав все яйца. После этого я, наверное, целый месяц искал другие гнездовья, но не обнаружил ничего, кроме небольших стай птиц, не высиживавших птенцов.

Фламинго с успехом могут противостоять различным стихийным бедствиям, угрожающим их существованию, — таким, как наводнение, ураганный ветер, болезни тропические ливни. Но если в довершение всех бед еще и человек начинает преследовать их в период кладки яиц, дело принимает совсем другой оборот, и едва ли можно надеяться, что эти великолепные птицы смогут долго отстаивать себя от посягательств с его стороны. За последние восемь лет количество фламинго на остове Инагуа заметно сократилось, и если багамские власти не примут мер по охране этих птиц — хотя бы из чисто эстетических соображений — недалеко то время, когда фламинго, чудесное украшение земли, бесследно исчезнут с ее лица.

Глава XIII

У БАРЬЕРНОГО РИФА

Фламинго и фантастически причудливый подводный мир барьерного рифа у побережья Инагуа, там, где дно круто обрывается вниз, в глубины океана, — я не знаю более удивительных и неправдоподобных зрелищ на свете, и остается только удивляться, что Инагуа, остров, во многих отношениях жалкий и неприглядный, располагает всем этим великолепием на своих скудных восьмистах квадратных милях. Что может сравниться с ним? — спрашиваю я себя, занося на бумагу эти строки, и не нахожу подходящих сравнений. Северное сияние? Внушительно, но слишком водянисто, слишком нереально. Бухта Самана в Доминиканской Республике, с рощами царственных пальм на берегу и извилистыми сине-фиолетовыми заливчиками? — Слов нет, на земле едва ли сыщется еще одно такое место, где с каждой пройденной милей вам открываются пейзажи один другого чудеснее, но и этой картине недостает последнего, заключительного мазка, того воплощенного величия, которым поразил меня барьерный риф.

Мне уже не раз приходилось заниматься подводными исследованиями в водолазном костюме либо просто в резиновой маске, а также в массивных стальных цилиндрах с иллюминаторами из толстого стекла. Не один час я провел в темно-зеленых глубинах Чесапикского залива и в прозрачных прибрежных водах Флориды; однако то, что представилось моим глазам после того, как я спустился в воду с борта замызганного парусного шлюпа, стоявшего на якоре у берега Инагуа в нескольких милях от Метьютауна, явилось для меня полной неожиданностью. Сверху из шлюпа невозможно было определить, что находится внизу, под поверхностью океана, хотя я и ожидал увидеть нечто из ряда вон выходящее, до того многообещающе выглядела уже сама верхушка рифа. Со стороны океана вода имела темно-синий оттенок, словно ее подкрасили синькой, — признак огромных глубин и царящего в них мрака. Дно круто обрывалось вниз и, если верить карте, на целых две тысячи морских саженей уходило в черноту вечной ночи.

Из простора океана один за другим накатывали гигантские валы, подгоняемые неослабно дувшим с востока пассатом. Они горою вздымались перед рифом и с яростным грохотом разбивались о его зазубренный коралловый гребень. Со стороны острова вода была спокойна и совершенно другого цвета — зеленого с ярким изумрудным оттенком. Она сверкала на солнце, отсвечивая гладким песчаным дном, и невозможно было определить, в каком месте она сливалась с нежной зеленью и белизной безмятежного тропического берега. Позади береговой полосы, обозначаясь на фоне неба отчетливой волнистой линией, колебались на ветру кроны кокосовых пальм. Выступавший над водой гребень рифа являл собою зрелище первозданной красоты — и все же это ничто по сравнению с тем, что таится в недрах океана.

Капитан, он же владелец шлюпа, иссиня-черный островитянин, не на шутку встревожился, узнав о моих замыслах.

— Господин босс, — взмолился он на своем смешном иннагуанском наречии, — господин босс, я бы ни за что не полез туда — там акулы и барракуды, большие, как эта лодка.

И он широким жестом обвел место нашей стоянки. Я прикинул на глаз длину нашего шлюпа — по меньшей мере двадцать пять футов — и недоверчиво усмехнулся.

— О'кей, босс. Дело ваше — вам и отдуваться. Я бы не полез туда и за миллион шиллингов.

Но я как раз затем и прибыл на Инагуа, за тысячу восемьсот миль от родного дома, чтобы «полезть туда», и отговаривать меня было совершенно бесполезно. Вместе с капитаном мы распаковали восьмидесятифунтовый водолазный шлем, перебросили его через планшир, установили в надлежащем положении и присоединили воздухопровод. Я нырнул в воду и тут же выплыл на поверхность: после горячего тропического солнца вода казалась холодной. Капитан дал сигнал, что воздушный насос включен, и я, оставляя за собой шлейф пузырьков, поднырнул под шлем и закрепил его на голове. Затем я махнул рукой в знак того, что готов к спуску, и тихо заскользил вниз на спасательной веревке. В течение какой-то доли секунды в моем поле зрения промелькнули пальмы на берегу, клочок голубого неба и башни облаков на нем, а уши заполнил низкий рев огромной волны, белопенной массой накатывавшей на зазубренный гребень рифа. Затем наступила полнейшая тишина, нарушаемая лишь слабой пульсацией шланга — таинственной ниточки, связывавшей меня с надводным миром, — и оттого казавшаяся особенно напряженной. Я взглянул наверх и едва не задохнулся от неожиданности: волна, разбившись о риф, распалась на несметное множество пузырьков — красных, зеленых, синих, всех цветов радуги, — которые стремительно пошли вниз, искрясь в лучах солнца, пронизывавших толщу воды. Затем они на мгновение как бы застыли на месте и быстро побежали кверху. Первыми достигли поверхности пузырьки покрупнее и бесследно исчезли, словно слившись с литой серебряной стеной. Наступило короткое затишье, во время которого лишь отдельные струйки захваченного водой воздуха медленно вытягивались кверху. Затем, совершенно неожиданно, зеркало воды снова разлетелось разноцветным роем пузырьков и клочьями пены. Самым поразительным при этом было то, что все это происходило совершенно беззвучно, хотя я отлично знал, что всего в нескольких футах надо мной воздух содрогается от гула прибоя.