Алексей Ливеровский - Охотничье братство Страница 82

Тут уж я рассмеялся — верно: убежит — не взвесишь. Пояснил, что в таких случаях принято считать шесть пудов, — из этого и расчет.

С великим трудом я дозвонился из Толмачева до Заварзина, сообщил, что все хорошо, проверено и можно устраивать охоту.

Охотники приехали в санаторий «Железо» на следующий день: восемь членов кружка и Николай Золотарев из Зоологического института. Он привез отношение из ЗИНа, содержащее просьбу разрешить взять из туши медведя кое-какие интересующие исследователей органы: поджелудочную железу и что-то еще, уже не помню.

Приезду Коли я обрадовался: знал его со студенческих лет как члена охотничьего кружка и рассчитывал на его помощь. Дело в том, что облаву я задумал не простую, точнее, не обычную. Стрелковая линия пролегала через довольно узкую часть мыса при переходе его в основной лесной массив. Если кричан поставить близко к линии, зверь не пойдет куда надо, несмотря на то, что пята именно там. Вот я и решил сильно увеличить количество молчунов и, так как медведь лежит почти открыто, заводить облаву с двух сторон. С таким делом немолодой Андерсен не справится, а наш старший егерь Махутин, если выпьет — что почти неизбежно, — может все напутать. Коля сразу все понял.

Алексей Алексеевич Заварзин.

Приехали наши самые азартные охотники и милые для меня люди: большой, грузный Алексей Алексеевич Заварзин, всегда веселый, умно-ироничный и беспредельно доброжелательный, в будущем академик, лауреат, автор классических учебников гистологии, по которым учились и сейчас учатся тысячи студентов; Илья Васильевич Гребенщиков, также будущий академик, один из отцов советского оптического стекла, технологии поверхностной обработки оптических деталей, так называемой просветленной оптики (до сих пор храню в письменном столе его памятный подарок — кусочек зеленой палочки пасты ГОИ), крупнейший ученый-горняк профессор Сольдау и другие, тогда еще менее известные ученые, члены кружка.

После ужина — в те годы традиционно обильного, однако при скромнейших возлияниях — все собрались в одной комнате. Алексей Алексеевич сказал:

— Тезка! Как забавно — люди явно побаиваются: охота ведь необычная. Шумели, шумели: «Едем! И я! И я!» На собрании было тридцать, записалось шестнадцать человек, а на вокзале — восемь.

Все слышали и промолчали. Каждый приехавший почувствовал себя немного героем.

Спрашивали меня о медведе: где? какой?

Я рассказал, не опустив и такой редкой подробности, что зверь подымал голову при нашем обходе. Предположил, что это медведица и в берлоге медвежата.

— Это опасно? — сразу вырвалось у кого-то из присутствующих.

Не простой вопрос, ох не простой!

По обывательским сведениям, медведица зло и самоотверженно бережет свое потомство. Обязательно расскажут: «Вот в соседней деревне один мужик встретил в лесу медвежонка, запихнул в мешок, понес домой, так она догнала, отняла и таких плюх мужику надавала, что его с лесу прямо в больницу на полгода». Или: «А вот в нашей деревне одна женщина в малиннике — нос к носу, а малыши ей в ноги, медведица пошла наверёх и уж катала-катала бабу по земле, и всю-то всю обхаркала, оплевала. Женщина эта полгода говорить не могла: от страха язык потеряла. Не дай бог встретиться!»

Так утверждает людская молва. Однако все, без исключения, лесники и промышленники, что не раз и не два встречались с медвежьими семейками, говорят другое: «Попугать попугает, если нарвешься, зафырчит, сделает несколько прыжков в сторону человека и отвернет, обязательно отвернет».

И еще удивительно. Из многолетнего опыта, описанного в «Книге охот Лисинского хозяйства», можно вывести заключение, что, поднятая из берлоги, напуганная людьми, медведица не всегда возвращается к медвежатам, — уходит и ложится одна в новую берлогу. Даже на охотах, где я участвовал, было два таких случая.

Пожилой, очень дельный и выдержанный охотник, профессор Сольдау сказал: «Пожалуй, лучше всего стрелять медведя, когда он, перед тем как напасть, поднимается на задние лапы — тут он неподвижен и открывает самые убойные места».

«Перед тем как напасть, поднимается на задние лапы», или, как говорят в деревне, «идет наверёх», — и это устоявшееся мнение пришлось мне опровергнуть. Когда медведь встает на дыбы, он насторожен, удивлен, он хочет разобраться — сверху и видно лучше — в том, что перед ним. Тут нет ни озлобленности, ни воинственности.

Бросается медведь на человека низом, на всех четырех. Редко это бывает, очень редко, — раненый или когда застанут его за трапезой.

Ко мне подошел Илья Васильевич Гребенщиков. Я его хорошо знал по кружку, не раз бывал с ним на охоте. Высокий, широкоплечий, очень красивый, постоянные темные круги у глаз придавали его лицу что-то театральное. Илья Васильевич, как всегда стесняясь, если дело касалось его личных интересов, спросил:

— Алексей Алексеевич, можно мне взять с собой на номер сына Ильюшу? Под мою ответственность. Я его буду охранять. Вот он.

Ко мне подошел высокий, совсем еще молодой мужчина, пожал руку:

— Илья. Если можно — возьмите.

Я спросил, есть ли у него ружье, какое, просил показать.

Илья Васильевич Гребенщиков.

Илья Гребенщиков — младший.

Ружья всех приехавших охотников, как положено, осмотрел еще до ужина. Илья Ильич принес фроловку — одностволку двадцать восьмого калибра. Не очень подходящее оружие! Подумалось: с отцом на одном номере, — разрешил. Конечно, это была слабость с моей стороны, некоторое попущение. Уже второе. До этого Коля Золотарев с улыбкой принес и вынул из чехла винтовку-маузер. Я сказал, что у нас на медвежьих охотах нарезное оружие категорически запрещено. Он ответил: «Знаю, я ведь не на номере и стрелять не буду — это так, для самообороны». И тут я уступил. Золотарев, по моему замыслу, должен был завести крыло загонщиков и стать молчуном, ближайшим к последнему номеру стрелковой линии.

С выездом задерживаемся, хотя лошади были поданы вовремя, еще в полной темноте. Безалаберность. Канитель. Я разрываюсь на части. Бог ты мой!

— Алексей Алексеевич, ружья здесь расчехлить или там?

— Что надевать, сапоги или валенки?

— Термос с чаем можно взять на номер?

— Алексей Алексеевич, как же так: вы сказали, с места не сходить, а если он на соседа кинется?

— Сколько надо пуль? У меня патронташ на восемь — хватит?

Я и смеюсь, и начинаю сердиться. Все это вчера было оговорено, рассказано. Не слушали, что ли?