Виктор Лавринайтис - Падь Золотая

Виктор Брониславович Лавринайтис

Падь Золотая

«В.Б.Лавринайтис. Падь Золотая»: Москва; 1959

Часть первая

У РЕЧКИ ТИХОЙ

Глава 1

В ОПУСТЕВШЕМ ШТАБЕ

На берегу речки Тихой стоит одинокий домик с единственным подслеповатым окошком. От старости он покосился. Но, точно понимая, что ему обязательно надо устоять, он упрямо прижался к земле, врос в нее, будто думает долго-долго жить.

Домик стоит на берегу речки Тихой, на краю поселка. Вблизи него нет построек. Штукатурка со стен обвалилась, из пазов торчат тряпки, пакля, бумага, мох… Последний ремонт домику делали мальчишки.

Над дверью едва держится на одном гвозде древко с обветшалым флагом. С чердака свисают оборванные и перепутанные провода. На высоком шесте, проволокой прикрученном к трубе, торчит заржавленный фонарь с выбитыми стеклами. Издали фонарь похож на скворечницу.

Домик огорожен удивительным забором. Доски, палки и жердины будто собраны со всего света — толстые и тонкие, короткие и длинные, из рассохшейся бочки и фанерного ящика, из оконного карниза и дверной филенки. Ограда покосилась, чуть стоит и зияет многими проломами.

Двор зарос лебедой и полынью. В углу — куча мусора; на ней бесцеремонно хозяйничают и бьются, докучливо зудя, большие зеленые мухи.

От домика в сторону речки — калитка. Дорожка к берегу густо заросла травой.

На речке, около моста, крик, смех и плеск. Ребята барахтаются в воде, лежат, согреваясь, на горячем песке, носятся друг за другом, с визгом ныряют с перил: и вниз головой, «ласточкой», и ногами вперед. А неудачники — животом, спиной, боком, кто как ухитрится. Чумазый рыболов наклонился над удочкой, не спускает глаз с прыгающего поплавка. Так и застыл в неудобной позе.

В степи пестреют платьица; оттуда доносятся голоса и песни — девчонки собирают цветы.

На улице в горячей пыли купаются куры. Злой индюк, напыжившись, охраняет индюшат и индейку. Со станционных путей доносится веселый рожок стрелочника; ему на разные голоса откликаются паровозы. Яркой, молодой зеленью манят подступающие к самому поселку сопки.

С опаской оглядываясь на дом лесника, из поселка выходит стайка ребят — надо вырубить удилища.

В безоблачном небе ослепительно сияет жаркое солнце. Всюду жизнь…

Только около домика нет никого. Тихо. И он чем-то неуловимым напоминает обессилевшую, безучастную ко всему большую птицу, сиротливо прикорнувшую на одинокой лиственнице.

Но вот открылась, ржаво скрипнув, калитка. Поспешно прикрыв ее за собой, Женя скользнул во двор, чуть улыбнулся, взглянув на домик, на фонарь и провода. На какой-то миг задержал взгляд на вывеске. Буквы были едва заметны, и только по памяти Женя прочел:

ШТАБ ТИМУРОВСКОЙ КОМАНДЫ

ИМЕНИ АРКАДИЯ ГАЙДАРА

Должно быть, эти слова многое наполнили мальчику. Он прочел их еще раз, осторожно поправил вывеску и задумчиво провел рукой по остриженным под машинку рыжеватым волосам. Постоял, потрогал, проверяя, галстук и зашел в штаб.

Внутри было такое же запустение. Сигнальные рычаги, некогда расположенные стройным ровным рядом, как клавиши у пианино, сейчас уродливо торчали в разные стороны. Только под некоторыми сохранились дощечки с надписями: «Борис», «Федор-разведчик», «Наташа».

Пожелтевшие обрывки — «Список семей фронтовиков», «Список тимуровцев» и «Расшифровка сигналов» — свисали с доски для объявлений. Плакатов не было — на их месте торчали лишь гвоздики. Не было и радиоприемника. Борька еще осенью неторопливо разобрал его, унес и установил дома. По углам валялся неведомо откуда взявшийся хлам: ведро без дна, табуретки без двух ножек, рваные ботинки, калоши… Все покрывала давнишняя серая пыль.

А ведь недавно здесь все было по-другому. Редко умолкали голоса. С таинственным видом прибегали и убегали ребята. Мелькали сигнальные флажки, срочные приказания передавались по проводам. На своем посту сидел наблюдатель. Вечерами над штабом горел фонарь, и всему Монгону была видна гордая красная звезда. Величественно развевался по ветру ярко-алый флаг, а на серебряную вывеску прибегали смотреть ребята с самых дальних улиц.

Совсем недавно своим домиком и фонарем, флагом и вывеской ребята так гордились, что даже Федька, прежде чем открыть калитку, заправлял рубаху в штаны и поправлял отцовский с блестящим козырьком картуз, который он обычно носил задом наперед.

Настоящая важная работа, срочные дела, внезапные сборы, секретные совещания…

Хорошо было!

Женя тронул рычаг общей тревоги. Бывало, стоит его нажать, как тихая улица вмиг оживала. Распахивались двери, калитки, на столах оставался недоеденным обед. Подняв хвосты, за ребятами скакали глупые телята. Заливались на все голоса собаки, кудахтали напуганные куры. А Федька, подняв вымпел «Тимуровцы, срочный сбор!», опять бежит в разведку.

Замечательный был человек Федька!

…Вот все в сборе. И начиналась работа! Сколько нужно сделать для семей фронтовиков, для заболевших, для стариков!.. Стуком молотков, скрежетом напильников, визгом ножовок наполнялась мастерская. Сколько споров, проектов, предложений! Здесь же и Володя. Он занят своим делом, на ребят будто не смотрит. А стоит запутаться, и Володя сразу приходит на помощь, подскажет, подбодрит.

И наконец надежный запор для чьей-то калитки готов. Его надо поставить на место так, чтобы ни один человек не видел. Это самое трудное и интересное. Надо проследить, куда и когда уйдут взрослые — хозяева дома. Тут опять включался в дело Федя… Эх, Федька, Федька, какой ты был замечательный друг! А сейчас…

…Сигнал Федьки получен — взрослые ушли. Все мигом к дому. Федька, забравшись на дерево или крышу, уже стоит в дозоре. Ни один человек не подойдет незамеченным. Пашка увел детвору подальше и отвлекает ее разговорами. Ребята работают у калитки. Вот едва слышный свист — и всех точно сдуло. Они здесь, вблизи, но случайный прохожий ни за что не увидит их. Два коротких свистка — и снова можно приступать к работе.

…Взволнованная и растерянная женщина, вернувшись домой, недоуменно качает головой, и иногда почему-то слезы появляются у нее на глазах.

Женя машинально нажал рычаг. Он повернулся легко, без всякого сопротивления: все сигнальные провода были порваны. Да, никогда уже не зазвенит звонок, никто не прибежит в штаб. Тимуровцев больше не будет… Но почему? Неужели только в войну нужны тимуровцы? Почему Тимур не нашел такого дела, чтобы оно было всегда интересным? Разве в мирное время тимуровцы не нужны?

«Папа бы посоветовал», — подумал Женя.