Александр Дюма - Ожерелье королевы

ОЖЕРЕЛЬЕ КОРОЛЕВЫ

Александр ДЮМА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Прежде всего, да будет нам позволено коротко объясниться с нашими читателями по поводу заглавия, только что нами написанного. Уже двадцать лет мы беседуем с читателями, и я надеюсь, несколько нижеследующих строк не ослабят нашу старую дружбу, а укрепят ее.

После того, как мы сказали последние наши слова, у нас совершилась революция; эту революцию я предсказал уже в 1832 году, я проследил ее нарастание, я описал ее свершение и более того: шестнадцать лет назад я рассказал о том, что я сделаю – и что сделал – назад тому восемь месяцев.

Разрешите мне привести здесь последние строки пророческого эпилога моей книги «Галлия и Франция»:

«Вот бездна, которая поглотит наше нынешнее правительство. Фонарь, которым мы освещаем его путь, осветит лишь его крушение, ибо даже если бы оно и захотело повернуть на другой галс, теперь оно этого уже не смогло бы: его увлекает слишком быстрое течение, его гонит слишком сильный ветер. Но в час гибели наши воспоминания – воспоминания человека – возобладают над стоицизмом гражданина, и раздается голос: „ДА ПОГИБНЕТ КОРОЛЕВСКАЯ ВЛАСТЬ, НО ДА СПАСЕТ БОГ КОРОЛЯ!“ И это будет мой голос».

Сдержал ли я свое слово и прозвучал ли единственный во Франции голос, который в момент падения династии сказал «прощай» дружбе с августейшей особой, достаточно громко, чтобы его услышали?

Революция, предвиденная и объявленная нами, не застала нас врасплох. Мы приветствовали ее как явление фатально неизбежное; мы не надеялись, что она будет прекрасна, мы боялись, что она будет ужасна. За двадцать лет, в течение которых мы изучали прошлое народов, мы познали, что такое революция.

Мы не будем говорить о людях, которые ее совершили, и о людях, которые ею воспользовались. Всякая буря мутит воду. Всякое землетрясение переворачивает пласты земли. А потом, по естественным законам равновесия, каждая молекула обретает свое место. Трещины в земле закрываются, вода очищается, и небо, на короткое время потемневшее, смотрит на свои золотые звезды в бескрайнем озере.

Наши читатели увидят, что после 24 февраля1 мы остались такими же, какими были до него: одной морщиной стало больше на лбу, одним рубцом стало больше на сердце – вот и все, что произошло с нами за истекшие страшные восемь месяцев.

Мы по-прежнему любим тех, кого мы любили; мы уже не боимся тех, кого мы боялись; мы как никогда презираем тех, кого презирали.

И в нашем творчестве, как и в нас самих, не изменилось ничего; быть может, и в нашем творчестве, как и в нас самих, одной морщиной и одним рубцом стало больше. Вот и все.

Нами написано уже около четырехсот томов. Мы изучили множество веков, мы воскресили множество действующих лиц, восхищенных тем, что они восстали из мертвых в великий день опубликования книги.

И вот, мы заклинаем этот мир, населенный призраками: пусть он скажет, приносили ли мы когда-нибудь в жертву нашему времени его преступления, его пороки или же его добродетели; о королях, о вельможах, о народе мы всегда говорили правду или то, что мы считали правдой; и если мертвые имеют такие же права, как живые, то как мы не причинили никакого ущерба живым, так не причинили никакого ущерба и мертвым.

Есть сердца, для которых всякое несчастье священно, всякое крушение почтенно; уходит человек из жизни или сходит с престола – уважение заставляет их склониться перед открытой могилой или перед разбитой короной.

Когда мы написали заглавие вверху первой страницы этой книги, это отнюдь не был, скажем откровенно, свободный выбор темы, продиктовавший нам это заглавие: это пробил его час, это пришла его очередь; хронология нерушима: за 1774 годом неизбежно следует 1784 год за «Джузеппе Бальзамо» – «Ожерелье королевы».

Но пусть будет спокойна самая чуткая совесть: именно потому, что сегодня можно говорить все, историк будет цензором поэта. Не будет сказано ничего дерзкого о королеве-женщине, ничего сомнительного о королеве-мученице. Мы живописуем человеческие слабости, королевскую гордость, это правда, но живописуем как художники-идеалисты, которые умеют добиться сходства, взяв лучшие черты модели, как художник по имени Ангел, который в любимой женщине обрел Мадонну2; между гнусными памфлетами и неумеренными восхвалениями мы грустно, беспристрастно и торжественно пойдем путем поэтической мечты. Та, чью голову с побелевшим лицом палач показал народу, обрела право не краснеть перед потомством.

Александр Дюма

29 ноября 1848

ПРОЛОГ

Глава 1.

СТАРЫЙ ДВОРЯНИН И СТАРЫЙ МЕТРДОТЕЛЬ

В один из первых дней апреля 1784 года, приблизительно в четверть четвертого пополудня, старый маршал Ришелье, наш давнишний знакомый, подкрасив брови душистой краской, отстранил зеркало, которое держал перед ним его камердинер, сменивший, но не заменивший верного Рафте, и, тряхнув головой так, как умел только он один, сказал:

– Ну, вот я и готов.

С этими словами он встал с кресла, совершенно по-юношески стряхивая пальцем крупинки белой пудры, слетевшие с его парика на бархатные штаны небесно-голубого цвета.

Он сделал два-три круга по своей туалетной комнате, вытягивая носки и полколенки.

– Моего метрдотеля! – сказал он.

Через пять минут появился метрдотель в парадном костюме.

Маршал, как того требовали обстоятельства, принял серьезный вид.

– Надеюсь, вы приготовили мне хороший обед? – спросил он.

– Разумеется, ваша светлость.

– Я ведь передал вам список моих гостей, не так ли?

– Я точно запомнил их число, ваша светлость. Девять приборов, так ведь?

– Прибор прибору рознь!

– Да, ваша светлость, но…

Маршал прервал метрдотеля легким движением, нетерпеливость которого умерялась величественностью.

– «Но»… – это не ответ; каждый раз, как я слышал слово «но» – а за мои восемьдесят восемь лет я слышал его многократно! – так вот, каждый раз, как я слышал слово «но», – я в отчаянии, что вынужден сказать вам это, – за ним следовала какая-нибудь глупость.

– Ваша светлость!..

– Прежде всего: в котором часу вы подадите обед?

– Ваша светлость! Буржуа обедают в два часа, судейские обедают в три, дворяне обедают в четыре.

– А я?

– Ваша светлость пообедает сегодня в пять.

– Ого! В пять!

– Да, ваша светлость, как и король.

– Почему как король?

– Потому что в списке гостей, который я имел честь получить от вашей светлости, значится имя короля.

– Отнюдь нет, вы ошибаетесь: мои сегодняшние гости – простые дворяне.

– Ваша светлость, несомненно, изволит шутить со своим покорным слугой, и я благодарю вас за честь, которую вы мне оказываете. Но граф Гаагский, один из гостей вашей светлости…

– И что же?

– Да то, что граф Гаагский – король.

– Я не знаю короля, который носит это имя.

– В таком случае пусть ваша светлость простит меня, – с поклоном сказал метрдотель, – но я думал.., я предполагал…

– Размышления не входят в круг ваших обязанностей. Предположения – не ваш долг! Ваш долг – читать мои приказы без всяких комментариев! Когда я хочу, чтобы люди о чем-то узнали, я говорю об этом: раз я не говорю, значит, я не хочу, чтобы это стало известно.

Метрдотель еще раз поклонился, и на этот раз так почтительно, как если бы разговаривал с королем.

– Итак, – продолжал старый маршал, – поелику у меня сегодня обедают только дворяне, соизвольте подать обед в обычное время, то есть в четыре часа.

При этих словах лицо метрдотеля потемнело так, как если бы ему прочитали его смертный приговор. Он побледнел и согнулся под этим ударом.

Потом выпрямился.

– Да совершится воля Господня, – произнес он со смелостью отчаяния, – но ваша светлость пообедает сегодня не раньше пяти.

– Почему и каким образом? – выпрямляясь, вскричал маршал.

– Потому что физически невозможно, чтобы вы, ваша светлость, пообедали раньше.

– Вы, если не ошибаюсь, служите у меня уже двадцать лет? – спросил маршал с гримасой на своем еще живом и моложавом лице.

– Двадцать один год, один месяц и две недели, ваша светлость.

– Так вот, к этим двадцати одному году, одному месяцу и двум неделям не прибавится ни одного дня и ни одного часа! Слышите? – кусая тонкие губы и хмуря подкрашенные брови, произнес старик, – с сегодняшнего вечера ищите себе другого господина! Я никогда не слышал, чтобы в моем доме произносилось слово «невозможно». И не в моем возрасте привыкать к этому слову. У меня нет для этого времени.

Метрдотель поклонился в третий раз.

– Сегодня вечером я уйду от вашей светлости, – сказал он, – но до последней минуты я буду служить вам, как подобает.

И он, пятясь, сделал два шага к двери.

– Что значит «как подобает»? – вскричал маршал. – Имейте в виду, что в моем доме все должно быть так, как подобает мне, – вот как подобает. Я хочу пообедать в четыре часа, и коль скоро я желаю обедать в четыре, то мне не подобает обедать в пять.