Владимир Прибытков - Завещаю вам жизнь. Страница 10

— У нас нет общих знакомых!

— Как знать, фрейлейн Штраух! Часто мы оказываемся знакомы людям, о которых не имеем никакого представления... Но человек, назвавший Лаубе ваше имя, знает вас бесспорно очень хорошо. Так хорошо, что осведомлен о вашем местожительстве.

Она улыбнулась:

— Лаубе дал тот адрес, по которому меня арестовали?

Хабекер не позволил поймать себя.

— Нет, — сказал он. — Конечно, нет. Вы же переехали только вчера. Он назвал ваш прежний адрес.

— Почему же меня не арестовали раньше? — спросила она. — Вы противоречите себе, господин следователь. Вы следили за мной? А говорите, что не сомневаетесь во лжи Лаубе.

Хабекер развел руками:

— Нам пришлось наводить справки. Без этого нельзя. Гестапо не благотворительное учреждение, фрейлейн.

— Да, конечно.

— Ну вот видите!

Она понимала: следователь поставил себе целью заставить ее говорить. О чем угодно, но говорить. То есть признать, что у гестапо имеется право арестовать ее и допрашивать. Однако она не хотела ни осложнять отношений с этим серым чиновником, ни демонстрировать возмущение: истинно немецкая женщина не станет возмущаться действиями гестапо и тем более оспаривать право этой «почтенной» организации. Истинно немецкая женщина будет взволнованна, огорчена, она постарается развеять сомнения, постарается помочь...

— Все же я не поняла, чем могу быть полезна, — сказала она. — И потом.- Арест моего мужа... Если назвали мое имя, то при чем тут мой муж?

— Ваш жених, фрейлейн, — поправил Хабекер. — Господин Гауф ваш жених, а не муж.

— Мы подали заявление о вступлении в брак и завтра собирались отпраздновать свадьбу. Мы сняли квартиру для совместной жизни.

— Но брак еще не оформлен... Впрочем, пожалуйста,! могу назвать господина Гауфа вашим мужем... Его арестовали из тех же соображений, что и вас, фрейлейн. Чтобы избавить or неприятностей.

— Вы полагаете, может быть, что-либо более неприятное, чем арест?

— Я не думаю. Я это знаю, фрейлейн.

— В таком случае, может быть, вы объясните мне?

— Конечно!

Хабекер пощелкал суставом пальца.

— Представьте себе, фрейлейн Штраух, — сказал он, что в один прекрасный день вам позвонил бы некто кто хорошо знает ваше прошлое. Ваше интимное прошлое. И этот некто пригрозил бы, что расскажет господину Гауфу кое-что, о чем вы предпочли бы умолчать. А в награду за молчание потребовал бы от вас некоторых услуг.

— Мой муж знает о моем прошлом. О моем «интимном прошлом?», как вы выразились, господин следовать. Я ничего не скрывала. Мне нечего бояться.

— Например, вашей связи с доктором Хубертом — Хабекер вперил в нее острые глаза.

Господи, неужели они подозревают, что бедняга Хуберт хоть какой-то мере?...

— Муж знает о докторе Хуберте, — тихо сказала она. Это был очень несчастный и одинокий человек господин следователь. И тяжело больной человек.

— Это не помешало ему влюбиться в вас, фрейлейн! Ведь он любил вас? Чем иначе...

— Да, доктор Хуберт любил меня, — не дав следователю договорить, сказала она. — Но это была не та любовь, о которой вы подумали. Повторяю, доктор Хуберт был очень болен. Он... Одним словом, он не мог бы жениться, господин следователь.

— Вы хотите сказать?..

— Я выразилась достаточно ясно.

— Хм!.. И вы полагаете, что я поверю, будто доктор Хуберт оставил все свое состояние совершенно чужому человеку?

— Поверьте... Впрочем, я не была ему чужой. Он относился ко мне, как к дочери.

— Так, так, — сказал Хабекер. — А у него было много знакомых, у Хуберта? Я имею в виду не немцев и не швейцарцев. Вы не замечали среди окружавших его людей никого из подданных других стран?

Она охотно пошла навстречу желанию следователя:

— У Хуберта было много знакомых. Чехи, англичане, румыны... Он вел какие-то дела.

— Вы не интересовались, какие именно?

— Нет. Не интересовалась. При мне доктор Хуберт деловые разговоры не вел.

— О чем же он беседовал с вами?

— О, обо всем... О жизни, об искусстве, о политике.

— О политике?

— Да. Он ведь знал, что я журналистка и интересуюсь вопросами политики.

— Он читал ваши статьи?

— Да. Мы говорили о них.

— В ваших статьях высказывались идеи национал социализма.

— Но это естественно!

— Доктор Хуберт разделял ваши идеи?

— Не полностью. Но соглашался, что Европе необходима консолидация и военная организация, чтобы противостоять большевизму.

— Доктор Хуберт, если я не ошибаюсь, умер лишь в тридцать девятом году?

— Да.

— Значит, доктор Хуберт еще застал чешские и польские события?

— Да.

— Как он к ним отнесся?

— С пониманием. Он полагал, что каждая нация имеет право объединиться, что Германия должна получить свои исконные земли. Кроме того, он понимал, что Германии нужен плацдарм для войны с Россией.

— Это любопытно.

— Доктор Хуберт был умным человеком, господин следователь. Но он опасался, что политика Германии не будет понята ни Францией, ни Англией. Так и произошло.

— Франция мертва, — сказал Хабекер. — Можно считать, что такой страны не существовало. Такое же будущее ждет Англию, вы в этом не сомневаетесь?

— Я не сомневаюсь, что вы читали мои статьи, господин следователь.

Неужели Хабекер на самом деле вообразил, что бедняга Хуберт был руководителем ее группы? Ничего нелепее нельзя представить! Нет, вряд ли. Это, наверное-словесная паутина. Болтовня о каком-то Генрихе Лаубе Хуберте паутина, которую следователь плетет, чтоб скрыть свои намерения. Только «Француз* знал ее настоящий адрес! Только «француз»! Значит, удар будет отсюда-А, может быть, эти намеки на «интимное прошлое» связаны с Эрвином? Нет, нет! Если бы гестаповская крыса хоть что-то знала об Эрвине — крыса не болтала бы!

Она бы впилась всеми зубами.

— Почему вы так глядите на меня? — спросил Хабекер.

— Как, господин следователь?

— Так, словно рассчитываете, сказать мне о чем-то или умолчать.

— Вы ошибаетесь. Мне скрывать нечего.

— Абсолютно нечего?

— Абсолютно, господин следователь.

— Так, — сказал Хабекер. — Откуда же к преступникам попал ваш адрес? Вы не догадываетесь?

— Не могу себе представить, господин следователь.

— Жаль, — сказал Хабекер. — Очень жаль. Скажите, а что это за история произошла у вас в Праге? Ну, в тридцать пятом году. Об этом писали в газетах...

Она сделала вид, будто не сразу вспомнила, о чем идет речь. Потом облегченно вздохнула, кивнула:

— Ах, это про Вертольда? Какая-то глупость!

Но Хабекер не поверил, что история была пустяком. Он долго и въедливо интересовался, знакома ли она с Бертольдом, часто ли виделась, догадывалась ли, что он агент абвера, а потом вновь начал расспрашивать, с кем еще встречалась она за границей, с кем поддерживала отношения? Знала ли такого-то? В каких отношениях была с такой-то?