Станислав Валах - Партизанские ночи Страница 10

Через несколько дней после этих событий бауэрфюрер Каневский в Либёнже, узнав о встрече полицейских с «бандитами», орал на одном из собраний:

— На немецкой земле не может быть партизан, скорее у меня волосы вырастут на ладони, чем они появятся здесь.

После освобождения бауэрфюрер попал в наши руки, и мы тогда припомнили ему его самоуверенные заявления. Он поглядывал на свою ладонь и дрожал от страха.

О нашем нападении на бауэров стало известно в окрестных селах, что несколько улучшило положение польского населения. А оно было незавидным. Законные хозяева стали теперь батраками. Жили они в сараях и получали но 25 марок в месяц (на одни только табак в месяц требовалось около 30 марок).

После нашего налета поведение бауэров заметно изменилось. Они теперь вели себя осторожнее, по вечерам запирались и ночами были начеку. По отношению к крестьянам стали более недоверчивыми и подозрительными, иногда бросая им обвинение в сотрудничестве с партизанами. Но зато перестали грозить освенцимским лагерем. Иные пытались даже оправдываться перед поляками, утверждая, что прислали их сюда только на время войны и что после победы они уедут домой. Крестьяне говорили, что бауэры «помягчали».

После встречи с полицейскими я опасался, что меня узнали. Поэтому мне нужно было хотя бы на некоторое время покинуть свое укрытие в родном доме. В ту же ночь я перебрался в партизанский бункер в Смуге подле Жарок, захватив с собой партизанское имущество, чтобы немцы в случае обыска не могли обнаружить следы моего пребывания дома. Укрытие в Смуге мы построили осенью 1942 года при помощи «Альбина», «Тадека», моей сестры «Стаси» — Элеоноры Валах-Гардзиновой и ее мужа Сташека. Лесок там был молодой, редкий и маленький. Шахтерским способом мы сделали подкоп под пригорок, поросший соснами. Стены укрепили деревянными кругляками, а вход замаскировали дерном. Много дней и ночей провел я в этом первом партизанском бункере, который до самого конца войны служил нам складом.

РАБОТА В СЕЛЬСКОЙ УПРАВЕ

Добытый в казармах Райхсарбайтсдинста радиоприемник исправно служил у Преглера в Езерках. Все чаще доходили до нас сводки и радиопередачи, которые мы переписывали пока что от руки. Но этого было недостаточно. Слишком трудоемкой была работа, и слишком мало получалось экземпляров для того, чтобы по-настоящему поставить работу.

Мы мечтали о пишущей машинке, и поэтому, когда «Болек» сообщил нам, что руководство округа требует от нас «техники», я предложил конфисковать машинку в сельской управе в Бабице. Мы намеревались одновременно уничтожить все документы. Люди жаловались на то, что немецкая администрация вела учет с поистине прусской добросовестностью. А нам представлялась возможность затруднить гитлеровцам сбор поставок и налогов.

Предложение было принято. «Болек» горячо поддержал его. Мы решили приурочить нападение к пасхе, которая была на носу, рассчитывая, что бдительность местного жандармского участка, расположенного не более как в ста метрах от управы, несколько снизится. Полицейские будут заняты в этот день потреблением праздничных лакомств, отобранных у польского населения.

Нападение решено было произвести в ночь с субботы на воскресенье. Прикидывая с «Болеком» необходимые силы и вооружение, мы порешили, что на этот раз пойдут обе партизанские группы — либёнжская и ментковская.

На условленный сборный пункт на Краковском шоссе между Жарками и Бабице отряды прибыли отдельно. В первый раз с нами шли два советских солдата[12]. Вооружение десяти партизан, которые должны были принять участие в нападении, составляли четыре пистолета, карабин и три двустволки. Взяли мы с собой и ломы.

Небо, затянутое тучами, усиливавшийся дождь, порывистый ветер — все это было нам на руку. Погода стояла такая, что, как говорит народная пословица, и собаку на улицу не выгонишь. Ноги увязали в размокшей глине, сырая одежда прилипала к телу.

К Бабице мы добрались со стороны Липовца. В разрушенных древних стенах замка, теперь едва заметных, гулял ветер. Замок когда-то принадлежал краковскому епископу, который приспособил помещение под тюрьму для лиц духовного звания, нарушивших устав. Во время шведского нашествия в его стенах некоторое время оборонялся небольшой польский гарнизон. Сожженный в боях с барскими конфедератами, замок так никогда и не был восстановлен. В 1863 году в развалинах замка некоторое время укрывался Мариан Лангевич, диктатор январского восстания.

Теперь эти почерневшие от времени стены стали свидетелями наших партизанских действий. Ноги сами несли нас вниз, к деревне. Пробираясь между домами и заборами, мы приближались к сельской управе.

Привыкшие к темноте глаза различили у стены под навесом какую-то фигуру. Человек этот не заметил нас и, сгорбившись, стоял, прячась от проливного дождя.

Наше внезапное появление и вопросы: — А ты кто такой? Что здесь делаешь? — ошеломили его. Через некоторое время, он, придя в себя, пробормотал:

— Я сторож, Панове.

— Давай ключи, проверим управу.

— Нет у меня ключей, Панове, ключи у бургомистра.

Кто-то из солдат обыскал сторожа. У того действительно не оказалось ни оружия, ни ключей. Мы решили оставить его под присмотром одного из наших партизан. Несколько человек расположилось на расстоянии 20—30 метров от здания управы, чтобы прикрыть нас.

Звякнуло оконное стекло, и самый худой из нас, сухой как щепка и высокий как тополь «Юзек», пробрался внутрь. Слабый свет его фонарика скрылся в глубине помещения. А минуту спустя он уже орудовал у входной двери. Ломом сорвал замок. Вход в помещение управы был свободен.

— Прошу внутрь, товарищи, начинаем заседание, — сказал «Болек».

Приглашение было излишним. «Заседать» рвались все.

В первую очередь осмотрели помещение. Пишущей машинки нигде не было.

Одни отправились в подвалы, перетрясая там все, другие в комнаты верхнего этажа, разбивая по дороге шкафы и полки, складывая все бумаги и документы в большую кучу.

Наконец в одном из шкафов мы обнаружили пишущую машинку. Забежав в подвал, я обнаружил там в выбеленном и содержавшемся в образцовой чистоте помещении склад. В нем, кроме канцелярских принадлежностей и продуктов (муки, крупы, гороха), стояли две пишущие машинки, гектограф и несколько стопок чистой бумаги.

Пока мы были заняты конфискацией немецкого имущества, в одном из подвальных помещений послышался стук в дверь, потом раздался женский голос, и «Болек» моментально оказался рядом с дверью.

— Кто там?

Из-за двери назвали имя и фамилию.