Виталий Гладкий - Приключения-91 Страница 105

Кручинин странно подпрыгнул, развернулся, перегородив Изместьеву дорогу, и закачался с пятки на носок.

— Их оглушили. Били чем-то тупым и тяжелым. Может быть, обухом топора. Удары страшной силы. Они скончались сразу же, однако убийца продолжал их наносить.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга в упор. Глаза Изместьева потемнели и налились отпором и гневом.

— Невменяем? — едва сдерживаясь, тихо спросил он.

— Ну, почему. Раздражен, зол.

— Состояние аффекта?

— Не исключено.

— Вот видите. Это смягчает вину... И потом, кто знает, может быть, он защищал достоинство свое и честь.

— Браво, — рассмеялся Кручинин. И подмигнул. — Вы защищали свою честь?

— Перестаньте, Виктор Петрович. Я похож на убийцу?

— А вы знаете человека, который действительно похож?

— Нет, вы и впрямь?.. Считаете, что я... Я? Что я мог?

— А почему бы и нет, Алексей Лукич? Сложно жить на этом свете.

— Перестаньте... В конце концов... просто оскорбительно.

— Вот как? Оскорбительно? А лгать? Скрывать? Недоговаривать? Вы добиваетесь, чтобы я привлек вас, если не за убийство, то за лжесвидетельство?

— Извините, Виктор Петрович. Я устал.

— Почему вы упорствуете?

— Я уже объяснял.

— Неубедительно.

— Иначе не умею, — раздраженно сказал Изместьев и отвернулся. — Устал я — неужели не видите? Устал... Устал.

— Извините, если что не так, — ласково сказал Кручинин. — Я не мучитель. И не Захер-Мазох какой-нибудь. Самому противно. Будьте здоровы. Но я не прощаюсь. К следующей нашей встрече, пожалуйста, приготовьте что-нибудь поосновательнее, — он подбросил шарик и продекламировал: — Все равно надежды нету на ответную струю. Может, сразу к пистолету устремить мечту свою?

И, пританцовывая, пошел прочь.

— Фигляр, — процедил сквозь зубы Изместьев, глядя ему вслед. — Экспонат с Канатчиковой дачи.

— Вы кто по профессии, Алексей Лукич?

— Сторож.

— Браво, — улыбнулся Кручинин. — Не правда ли, в действительности все совеем не так, как на самом деле?

— Совершенно верно. На самом деле инженер-механик. Технический вуз. Специалист, как выяснилось, никудышный... Затем... немного самообразования — в основном по части гуманитарной. Пробовал переменить профессию. Писал. Два рассказа даже напечатал.

— Больше не пишете?

— Рассказов? Нет, не пишу.

— Если не секрет, почему?

Они прогуливались по лесной тропе. День был приятный, ласковый, мягкий. Красиво вокруг, тихо, значительно.

— Лучшее, что Россия дала миру, — подумав, ответил Изместьев, — литература прошлого века... Как они говорили тогда. Недостаточно иметь талант, знания, ум, воображение. Надо еще, чтобы душа могла возвыситься до страсти к добру, могла питать в себе святое, никакими сферами не ограниченное желание всеобщего блага... Возвыситься от страсти к добру. Желание всеобщего блага... Я не возвысился.

— Но стремитесь?

— По мере сил.

— И есть надежда?

— Как же без надежды? Нельзя. Без надежды, Виктор Петрович, человек убывает. Хворает, гаснет... Минутку, — он жестом приостановил Кручинина. Слышите?

Неподалеку, за молодым сосняком, слышались внятные команды: «Встать! Лечь!», щелканье затворов, топот.

— Что с вами? — удивился Кручинин.

— Тсс... солдаты.

— И что из того? С чего вы переполошились?

— Давайте посмотрим. Одним глазком. Прошу вас. Это не займет у нас много времени.

— Пожалуйста, — сказал Кручинин, искоса, с новым интересом поглядывая на Изместьева. — Я просто не понимаю, что вас тут может так занимать?

— Захер-Мазох, — сказал Изместьев.

Они обошли сосняк и остановились на краю светлой полянки, откуда хорошо было видно, как солдаты занимаются строевой подготовкой. Командовал пухлощекий лейтенант с зычным натренированным голосом.

Изместьев смотрел жадно, с замиранием сердца и странно согнувшись, как будто подсматривал за чем-то, что видеть стыдно или невмочь.

Кручинин был поражен.

— Что с вами?

— Не поверите, душа обмирает, когда их вижу... За что?.. Кто мне объяснит — за что? За что гибнут наши мальчики?

— Вспомнили сына?

— Мир безумен. Понимаете? Безумен.

Кручинин мягко взял его под руку и повлек за собой.

— Пойдемте, Алексей Лукич. От греха.

Какое-то время они шли молча, и следователь видел, что Изместьев все еще там, все еще ловит стихающий голос лейтенанта, сапожный шварк и щелк затворов, и видел, что ему это доставляет боль.

— Ну? Успокоились?

— Да-да, простите... Нельзя злиться на свое время без ущерба для самого себя... Разумно... А я порой бываю злым. До безрассудства. Задыхаюсь от обиды и гнева.

— Сын?

— Не только... Растет несогласие, недовольство. И это — как пытка. Пытка несогласием.

— Невостребованный вы наш.

— Напрасно иронизируете. Неуместно и глупо, простите мне мою откровенность.

— Ничего, с этой стороны я защищен... Скажите мне, в чем суть ваших расхождений? Чем вам время наше не угодило?

— Долгая история.

— А мы куда-нибудь спешим?

— Вы... действительно хотите?

— Арестую. И не выпущу до тех пор, пока не расскажете.

— Что ж, — горько усмехнулся Изместьев, — может быть, именно вам, следователю... Ваша профессия — недоброй славы.

— Обещаю вам, Алексей Лукич, — улыбаясь, сказал Кручинин. И подмигнул. — Никаких показательных процессов.

— Времена изменились?

— Разве в этом дело?

— Хотите сказать, что вы человек с убеждениями?

Кручинин подбросил шарик.

— Недороги теперь любовные страданья — влекут к себе основы мирозданья.

— Не понимаю вас... Какой-то вы скользкий.

— Тем не менее, слушаю вас внимательно.

Изместьев вздохнул и подобрался, как перед прыжком.

Андрей сунул в лапу ресторанному вышибале, и они проскользнули внутрь.

Зал был заполнен на треть. Попахивало шальными деньгами и жареным мясом. У музыкантов заканчивался перерыв, они подстраивали аппаратуру. По ковровым дорожкам неслышно сновали вышколенные мальчики-официанты, а над столами, занятыми своими посетителями, стлался, завиваясь в кудри, зарубежный сигаретный дым.

— Там, — показал Севка.

Бармен, усатый, как «песняр», брезгливо скользнул по ним взглядом и ничего не спросил. Андрей ткнул в заставленную бутылками витрину.

— Нам бы к культурным ценностям.

— Новенькие?

— Бедовенькие.

Бармен потеребил рыжеватый отструек бесподобных своих усов. Подумал. И нажал кнопку.

За спиной его мягко отошла узкая низкая дверь.

— Счастье-это когда тебя понимают, — сказал Иван, обходя стойку. — Вы настоящий товарищ.

— Мать моя буфетчица!

— Да-а, — протянул Севка. — Царство уюта.