Григорий Славин - Имею право сходить налево Страница 11

– У меня в саду заболела гортензия, – услышал я сквозь дымку полуобморока. – Знаете, считается, что крупнолистные гортензии рекомендованы к выращиванию в основном в странах с более мягким климатом. Но не так давно появился особый сорт гортензии крупнолистной, которая способна к обильному ежегодному цветению и в холодном климате четвертой зоны, куда входит Москва… Вам нравится гортензия?

Я поднял голову, чтобы убедиться, что вопрос адресован не мне. И в самом деле, старичок обращался к Гере.

– Не знаю, – ответил Гера и кашлянул.

Префект выставил в его сторону узловатый палец.

– Вот вы мне не нравитесь. Не нравитесь, и все. И ничего с этим не поделать. А знаете почему?

– Почему? – спросил Гера и еще раз кашлянул.

– Потому что мужчина должен точно знать, что ему нравится, а что нет.

Вряд ли Гера представляет, как выглядит гортензия. Я вот, к примеру, понятия не имею.

– Но мы отвлеклись, – сменил тему старичок. – Пойдемте за столик. Там и закончим наш разговор.

Как я снова оказался на стуле, не помню. В себя пришел только тогда, когда услышал голос Антоныча.

– Что будет с тем человеком?..

– С Архиповым?.. – старичок махнул рукой. – Его сожгут. Если пепел настаивать в воде неделю, получится замечательная подкормка. Главное, сливать прямо под корень.

– Ты больной сукин сын…

– Мы это уже обсудили, – отрезал старичок. – Перейдем к делу.

– Да поскорей, – хрипло добавил Гера. – Пусть гортензии в твоем доме приживутся, а все остальное вокруг передохнет.

– Вы думаете, я вас убью? – спросил старичок. – Прямо сейчас? – он засмеялся дребезжащим смехом. – Какие глупости. Я деловой человек. Волю эмоциям не даю, как вы уже заметили. Заметили?

– Заметили, – бросил Антоныч. – Что дальше?

– А дальше, засранец, ты и твоя свора на меня немножко поработаете. Если откажетесь, то окажетесь у меня на участке, в мешках. Из этих мешков садовник будет брать понемногу, совочком… Кстати, садовник, кажется, тоже что-то замышляет, – он отвлекся и повернулся к одному из холуев. – Вы уж проверьте, замышляет или нет. Буду рад, если мои подозрения окажутся беспочвенными.

Холуй кивнул.

– И вас назначили префектом? – приглушенно спросил Гриша.

– Вы перестаете мне нравиться. Чувство справедливости вас портит – вот что я скажу.

Он поднял руку и щелкнул пальцами. И холуй тотчас передал ему тонкую папочку. Не знаю, откуда он ее вынул. Может быть, из кармана брюк.

– Вы знаете, что это такое? – он бросил папку, и фотографии, рассыпавшись, покрыли весь стол.

Я раскрыл корочки и собрал фото в стопку.

– Это Энди Уорхол.

Старичок улыбнулся мне как сыну.

– Ты хороший мальчик. Ты мне нравишься.

Это самое большое достижение за сегодняшний день. Я понравился пожилому сумасшедшему садисту-извращенцу.

– Одна из самых дорогих коллекций картин основоположника поп-арта Энди Уорхола была похищена в сентябре прошлого года. Из дома одного бизнесмена, имя которого вам знать ни к чему, какой-то подонок, имя которого я вам назову, вынес одиннадцать полотен на шелке, – старичок закряхтел. – Вот так вот повесишь картинку на стену, а сволочь приблудная придет и сымет… За информацию о местонахождении картин даже цену назначили – мильен долларов. Но что мильен, когда сами картинки стоят одиннадцать… А через пяток лет еще дороже станут. И вот надо же так случиться, что я знаю, где эти картинки.

– На фантики похожи, – Гера стиснул зубы.

Крутанув шеей, старичок снова оскалился. Он так улыбался. У моего соседа есть ротвейлер. Когда он меня видит – ротвейлер, – то поднимает верхнюю губу, глаза же продолжают оставаться стеклянными. Сосед говорит, что ротвейлер мне так улыбается. Меня же эта улыбка немного нервирует, и я спешу скрыться в квартире. Сейчас было то же ощущение, но скрыться было негде.

– Я назову адрес, а вы эти картинки мне принесете. И тогда я подумаю, что с вами делать. Может быть, и прощу вашего приятеля. Заодно и вас за то, что набрались смелости явиться сюда без разрешения. Но я ценю ваши чувства. Знаю, что такое дружба с детства…

– Вы хотите, чтобы мы эти картины… – в изумлении заговорил Гриша.

– Вот именно, сукины дети, – процедил старик и подался вперед. Вместе с ним подтянулись к столику и холуи. – Вот именно. И сроку я вам даю до вечера наступившего дня! На рассвете дня завтрашнего, если что-то у вас не заладится, вы будете снизу смотреть, как гортензии цветут. Вот здесь – нужная вам информация, – он выгрузил из кармана пиджака конверт и швырнул на стол.

– Я думал, что ты мне просто морду набьешь, – сказал Антоныч.

Старичок вынул платок, взмахнул им, как Кио. И я тут же подумал, что сейчас появится заяц. Злой такой, с огромными яйцами, красными глазами и зубами, как у того ротвейлера. Но ничего не произошло. Дедушка вытер руки и сунул платок снова в карман. А потом посмотрел на Антоныча взглядом таким, что если бы он был направлен на меня, я поседел бы в считаные секунды.

– Я тебе набью. Потом. А сейчас, если хотите жить, поднимайте свои задницы и занимайтесь делом!

Нечего и говорить, что повторять это дважды не было необходимости. Заскрежетав стульями, мы встали и направились к выходу.

– Я все вижу, – пророчески понеслось нам вслед.

Нынче не говорят: «Если обратитесь в милицию…» или «Если вздумаете шутить…». Сослагательные наклонения теперь вышли из моды. Коротко и ясно: «Я все вижу».

– Черт!.. Черт!.. – взревел Гера, едва мы успели забраться в раздолбанный «Крузер» Антоныча. – Спасибо, Антоныч! Я как раз не знал, чем занять выходные!.. – он с размаху врезал по стеклу двери со своей стороны.

– Да подождите вы шуметь! – огрызнулся Антоныч, словно истерику в машине мы закатили хором. Однако по существу он был прав. Я и Гриша не гремели только потому, что до сих пор находились в шоке. – Надо еще выяснить, не подстава ли это.

– Подстава? – заговорил наконец Гриша. – Что ты знаешь о подставах? Если это был розыгрыш, тогда Архипова нужно наградить медалью за отвагу и отправить в санаторий. На год.

– Лучше в Склиф, – добавил я.

– Все это ерунда, – уверенно заявил Антоныч. – Старик решил выдрепнуться и устроил шапито. Прикупил десяток балбесов из частного охранного предприятия и сейчас сидит за столиком и расплачивается.

– Это нетрудно проверить, – сказал Гера и задышал как лошадь. – Сходи, посмотри.

Сделать это Антоныч отчего-то не решился.

Через полчаса он, единственный трезвый из нас, поставил машины Геры и Гриши на стоянку у дома. Уверен, стоящий между ними мой «баварец» скучать не будет. Машины в моем понимании – живые существа. Раз так, то они и говорить умеют. На своем, оллроудном, турбодизельном.