Михаил Старицкий - Червоный дьявол Страница 11

— Здравствуй, пане свате, здравствуй, красуня невесточка, — улыбнулся Ходыка своими бескровными губами, приближаясь к ним. — Ай да дочка у тебя, пане войте! Ай да красавица! — говорит он, не спуская с Гали глаз. — Даром, что солнце светит, а она и на солнце, как диамант, горит!

Войт взглянул на дочку с самодовольной гордостью и только прибавил:

— И дытына слухняная… Да!

«Господи, только б они не заметили по моему лицу, только бы не заметили! — подумала Галя, стискивая зубы и вызывая с усилием улыбку на свое лицо, а в голове ее быстро-быстро мелькали мысли. — На меня не смотрит… Богдане улыбается… К ним первым пришел».

Между тем процессия обогнула церковь и второй раз. Мартын бросил быстрый взгляд в сторону Гали. Ходыка любезно разговаривал с нею, а Галя слушала его, казалось, внимательно, и веселая улыбка не сходила с ее лица. Светлые глаза Мартына стали черными; проходя мимо Богданы, он улыбнулся ей и молодецки закрутил свой ус.

Покраснела Богдана от удовольствия и потупила глаза, а соседние кумушки одобрительно закивали головами. Все это заметила Галя. Цеховые знамена замелькали перед нею, как в тумане: она видела все и ничего не видела; она слушала все, что говорил ей Ходыка, и не понимала ничего.

Полная пани Кошколдовна вела, между тем, таинственный разговор с двумя худыми пожилыми женщинами, одетыми в богатые наряды.

— Уж поверьте мне, пани цехмейстрова, — говорила она с отдышкой, — поверьте, даром бы дьявол к их дому не подлетал. Ну, скажите мне, чего бы ему так даром без всякой нужды лететь, да это, прости господи, и простой человек не сделает, а не то что черт!

— Так, так! — кивала головой пани цехмейстрова, и желтое лицо ее с потухшими глазками загоралось жадным любопытством. — А скажите ж, для чего б ему туда лететь? — спросила она, заранее предвкушая всю сладость ответа.

— Для чего? Да разве мы этого не знаем? — улыбнулась другая, более молодая, пожимая высохшими плечами. — Для чего к Приське Горбачевне из швецкого цеха дьявол каждую ночь прилетал? Гм? Разумеете?.. Прилетал до тех пор, пока не родился ребенок о двух головах… А? — Она обтерла ладонью губы и, покачавши головою, добавила: — Что с того, что она девушка? Теперь каждая девушка любую бабу проведет!

Пани Кошколдовна ничего не ответила, но, важно надувши кадык своей полной шеи, изобразила на лице такое выражение, которое ясно говорило: само собой разумеется, об этом нечего и говорить…

— Так, так, — подхватила пани цехмейстрова, бросая на Галю злобный, завистливый взгляд. — А особенно от этой войтовны всего можно ожидать… Уж так горда, уж так заносчива!.. Ни почтения от нее, ни привета…

— А что ж, коли отец не учит! — Пани Кошколдовна тяжело вздохнула и заговорила, придав лицу плаксивое выражение — Покойный отец мой тоже ведь войтом был, а как учил поважать людей, не гордиться, не чваниться…

— Ох… ох… — закивали головами кумушки. — Царство ему небесное, вечный покой, добрый был человек!

— Да и я ж была первой невестой в городе и лицом была хоть рисуй! — выпятила пани Кошколдовна вперед свой пышный бюст. — А так не драла нос, как это кошеня!

— Какая она первая невеста! — даже выкрикнула пани майстрова. — Вот Богдана, так пава… А эта… ни поступу, ни походу, тьфу! — сплюнула она.

Процессия между тем обошла церковь в третий и последний раз. Заметивши, что Галя все время слушает Ходыку с веселой улыбкой и звонким смехом, Мартын решительно подошел к Богдане.

— Здравствуй, Богданко! — произнес он умышленно так громко, чтобы слова его долетели до Гали. — Весь день с тебя глаз не свожу! Видел я много краль и красунь, а краше тебя ни одной не нашел!

«А, так вот что!» — закусила Галя губу, и ноздри на маленьком носике раздулись, и в глазах загорелся недобрый огонек.

— А когда, пане, прибудет брат твой? — спросила она громко Ходыку. — Забарился что-то!

— Поспеет к весилью, поспеет, — ответил Ходыка, потирая руки. — А уж закурим на весь город, да!!

— То-то, — заметил пан цехмейстер, приближаясь к ним. — А меня вчера этот блазень, — взглянул он сердито в сторону Мартына, — лгуном обозвал… Говорил, что не захочет войтова дочка за твоего брата идти.

— Кто? Он говорил? — стукнул войт палкой, и лицо его стало багровым. — Ну, погоди ж, я его проучу!

Мартын улыбнулся злой, насмешливой улыбкой и, измеривши Галю презрительным взором, обратился к Богдане:

— А войтова, кажись, очень рада, что за Ходыку идет?

— Нет, — протянула Богдана, — она не хочет, ее выдают…

«Смеется надо мной, глузует!» — пробежало в голове Гали, и возмущенье, и обида, и отчаянье бурей поднялись в ней. Сердце ее сжалось от боли… Какой-то клубок подкатился к горлу.

— Домой, домой, домой! — вскрикнула она задыхающимся голосом, хватая руку отца.

«Господи, и как это, и за что полюбила я его?» — говорила себе Галя, подымаясь с белых подушек и убирая с лица в беспорядке рассыпавшиеся волосы, прилипшие к мокрому от слез лицу. Когда это сталося с нею? Когда?

Галя совсем села на постели, спустила ноги и устремила заплаканные глаза в темный угол. Солнце уже скрылось, и серые сумерки наполняли комнату. Да, это случилось на крещенье. Вот уже два года прошло с тех пор. Какой был тогда дивный, морозный день! На Днепре горожане сделали из разноцветного льда прекрасную иордань. Все цехи стояли со своими знаменами вдоль берегов Днепра. Солнце светило и тысячью ярких блесток играло на снегу и на льду; певчие пели, молодые горожане палили из мушкетов, а с Вышнего замка ревели гарматы. Они с Богданой весело болтали, рассматривали горожан, и вдруг взгляд их упал сразу на него. С детства Галя знала Мартына и даже играла с ним, но с тех пор, как он поступил в цеховое ученье, они не виделись совсем. Галя и не узнала сразу в этом статном и видном юноше того мальчишку, с которым играла когда-то.

— Какой красень! — обратилась она к Богдане, а Богдана и так не отводила от Мартына глаз.

Когда окончилось освящение, Мартын подошел к ним.

— Здравствуй, Галя, — произнес он приветливо и весело, не отрывая от нее восхищенных глаз. — Тебя и узнать нельзя.

Так полюбились они, так и отдала она ему свое сердце навек.

— Господи, да за что же я люблю его, за что?! — сжала Галя руки, и глаза ее загорелись, — Поганый, белобрысый! Волосы белые, глаза белые, как у щуки! — повторяла она с ожесточением, а губы ее дрожали все больше и больше, и слезы катились по щекам. — Нет, нет, не поганый, — шептала она, прижимая к груди руки, — такой милый, такой хороший, такой добрый, и глаза совсем не белые: добрые, славные, голубые, а какие черные и большие делались они, когда Мартын глядел на нее! И головка моя коханая! И усы мои золотые!