Анри Кулонж - Шесть серых гусей Страница 11

Маленькая комнатушка была обставлена весьма скромно: письменный стол с полевым телефоном, складной стол, заваленный папками, и два складных кресла. Рядом с телефоном в рамочке — портрет молодого человека во фраке и белой рубашке с расстегнутым воротом, что придавало ему немного женственный вид. Пол нагнулся посмотреть. Надпись под портретом гласила: «Перси Биши Шелли, 1792-1822».

Он резко повернулся к Ларри.

— Бог мой, вы что, никогда не расстаетесь?! — воскликнул он с досадой. — Право слово, все это начинает меня тревожить: Шелли здесь, Шелли там… А твое навязчивое желание найти следы его пребывания в Неаполе даже в ущерб работе… Может, тебя кто-то околдовал, навел порчу?

— Бывают моменты, когда я сам так думаю, — ответил Ларри задумчиво. — Представь себе, еще на прошлой неделе портрет украшала роза… Цветы в знак признательности и уважения, но, кажется, это не нравится Хокинсу. По его поведению и нескольким брошенным вскользь замечаниям я понял, что он считает меня… как бы это выразиться… законченным педерастом. Что не могло улучшить наших отношений.

— Я мог бы ему рассказать о твоем бурном романе с официанточкой из «Королевского оружия» и развеять все сомнения, — рассмеялся Пол. — Но все-таки, Ларри, твое, так сказать… затянувшееся влечение к Шелли… Это опасно, доктор? Другими словами: что ты в нем нашел?

Ларри развел руками:

— Ну что тебе сказать, кроме того, что это был один из величайших наших поэтов? Храбрец, скептик, идеалист… Соблазнитель… Ты, наверное, скажешь, что я слишком его расхваливаю! Но я сейчас могу думать лишь о том, что коляска, в которой он сидел вместе со своим гаремом, должно быть, десятки раз проезжала под моими окнами… И он, наверное, любовался теми же деревьями, верхушки которых я вижу за окном…

— Со своим гаремом?

— Под одной крышей с ним жили жена Мэри, в двадцатилетнем возрасте уже написавшая свой знаменитый роман «Франкенштейн»…

— Я видел фильм и до сих пор помню сцену на горящей мельнице.

— …И его свояченица Клер Клермон, которая, прежде чем стать любовницей Шелли, была любовницей Байрона, от которого родила дочь, и, наконец, одна весьма загадочная женщина, особо меня заинтересовавшая: таинственная и, надо думать, весьма соблазнительная гувернантка Элиза Фоджи.

— Еще одна его любовница, я полагаю?

— Вот именно, когда пишешь серьезную биографию, как это пытаюсь делать я, нельзя «полагать». Я действительно так думаю, но у меня нет доказательств.

Пол наклонился к портрету:

— Надо же, какое здоровье у такого хрупкого с виду человека! Три возлюбленные одновременно! А тебе известно, кто мать младенца, о котором ты мне рассказывал?

Ларри посмотрел на друга:

— Я очень хотел бы это выяснить. В прошлый свой приезд я побывал в муниципалитете и ознакомился с записями актов гражданского состояния. Младенца назвали Еленой, а в графе «родители» значилось имя Мэри и ее супруга. Но я прекрасно помню, что в имени женщины была допущена орфографическая ошибка.

— Настоящей матерью девочки была гувернантка, я просто чувствую это, — заметил Пол. — Перед отъездом в Северную Африку я посмотрел «Ребекку»30 и с тех пор не доверяю гувернанткам.

— Ее беременность не могла остаться незамеченной!

— Знаешь, со всеми теми юбками, которые тогда носили…

Дребезжание телефона прервало их разговор.

— Военная контрразведка, Триста одиннадцатый отдел, лейтенант Хьюит, — ответил Ларри. — Ах, это вы! Да… да. Послушайте, пусть играют то, что умеют, я специалист по Шелли, а не по Бетховену, и это не оркестр Би-би-си! Кроме того, мне кажется, что Бетховен здесь ни к чему: Хокинс скажет, что это вражеская музыка. Волынки вместо Бетховена? Ради Бога, если вам так хочется. Джаз? Почему бы и нет, если, конечно, вы найдете подходящие инструменты и… Послушайте, Джордж, от моего мнения мало что зависит, а от моего слуха и того меньше с тех пор, как в Тунисе я случайно оказался рядом с артиллерийской батареей… У меня шум в ушах. Для майора важно, чтобы концерт состоялся в назначенный день, а назначенный день, Джордж, это шестнадцатое декабря.

Он повесил трубку. Пол смотрел на него, ничего не понимая.

— Ты что, теперь еще и капельмейстер?

— Всего сразу не расскажешь! Представь себе, Хокинс, который ночей не спит, придумывая, какую бы еще работенку на меня взвалить, поручил мне организовать гала-концерт по случаю открытия знаменитого театра «Сан-Карло». Как я понял, за организацию концерта отвечают британцы, но программу готовят все союзники. Не представляю, как мы будем выпутываться. Мне кажется, это будет самый необычный концерт за всю историю театра.

— На что ты жалуешься? Это хотя бы немного отвлечет тебя от торговцев на черном рынке и проделок твоего поэта! В конце концов, ты же пел в хоре Тринити-колледжа.

—Меня взяли туда по ошибке. К тому же у меня и вправду шумит в ушах после африканской кампании. Ну ладно, — сказал Ларри, вставая, — а сейчас я заставлю тебя поработать. Мне нужно знать твое мнение как архитектора о доме, в котором жил Шелли. Понимаешь, в соседнее с ним здание попала бомба, и меня волнует состояние стен. Там повсюду трещины.

— Мы сегодня много ходили, — отозвался Пол без всякого энтузиазма. — Это далеко?

— Ну, не знаю… Самое большее десять минут пешком.

— Может быть, в другой раз… У нас еще будет случай встретиться…

— Пол, тебе что, на меня совсем наплевать?

— Уже темнеет, и мы ничего не увидим.

Ларри стукнул кулаком по столу:

— Ты не должен так со мной поступать! Мы не можем так просто расстаться и отправиться в разные стороны, каждый в свою столовку, слушать разговоры о письмах от чужих невест!

При мысли об этом Пол сдался.

— Ну что ж, пошли, — вздохнул он.

Когда они вышли на площадь, уже действительно стемнело. Светомаскировку еще не отменили, хотя соблюдали не так строго, как раньше, но луна встала рано, и было видно достаточно хорошо. Пол разочарованно вздохнул, когда в мертвенно-бледном сиянии увидел бесконечную Ривьеради-Кьяйя, тянущуюся вдоль вилла Национале31. Он воображал себе непрерывную череду волшебных дворцов с террасами и балюстрадами, спускающимися ступенями в парк, а перед ним предстал мрачный ряд суровых обветшавших фасадов. Часть зданий была уничтожена при бомбардировке, и казалось, что какая-то трагическая лотерея была причиной того, каким домам суждено быть разрушенными, а каким — стоящим всего в нескольких метрах — уцелеть. Сквозь высокие, раскрытые настежь ворота виднелись темные пропасти обрушившихся лоджий, развороченные взрывом дворы и лестницы, висевшие в пустоте над грудами обломков. Парк тоже пострадал. За оградой, из которой взрывами вырвало целые куски, чудом уцелевшие мраморные статуи патетически вздевали к небу изувеченные руки.