Ю. Попков - Искатель. 1963. Выпуск №3 Страница 11

Уйти с острова, к которому стремился, как к земле обетованной, лишить себя этой твердой опоры под ногами, вручить свою судьбу дырявой шлюпчонке?

Да, плыть. В шлюпке не уснешь. Ведь ты смог перенести одну ночь, перенесешь и вторую. Будут весла.

Вот доски, вот нож — будут и весла. Будешь пилить, строгать — и холод не одолеет тебя. Залатаешь, починишь шлюпку.

Хорошо, что в складне рядом с лезвием — короткая, острая пилочка. Он любил столярное ремесло, но никогда не было у него такой тяжелой работы. Складень то и дело вываливается из рук.

…Готова лопатка, основа весла. Скоро стемнеет. Море внизу вздыхает равнодушно и холодно, спокойные волны перекатывают камешки. Начался прилив: Еще недавно он видел внизу, у покатого берега, стадо гладкоспинных замшелых валунов, «обсушку». Теперь камни скрылись под водой.

Стынет одежда — разве высушишь ее телом, если в тебе самом не осталось тепла? Надо только работать, работать без остановки…

Будь у него в лодке скамеечка, не пришлось бы сидеть в воде. Он работает тщательно — ни одной заусеницы не должно остаться на доске, иначе прорвется резина.

Тонкие витые стружечки падают на колени…

…А сегодня в клубе у них концерт самодеятельности. Пожалуй, надо бы занять место поближе к теплой батарее. Сидеть весь вечер, прижавшись к ребристо-острому железному телу.

Теперь — залатать шлюпку. Встань, найди ее. Идти неожиданно легко. Сыплются камни из-под ботинок.

Под ногами вспыхивает тусклый матовый отсвет. Вода! Он спускался вниз, к морю, и чуть не угодил в протоку, уже заполненную снова приливом. Так-так… Потерял ориентацию…

Теперь — обратно, наверх, к маяку, где оставлена шлюпка.

В днище три большие дыры. Хорошо, что к шлюпке привязан тонкий белый шнурок. Куницын сшивает зияющие отверстия.

Да, еще пистолет. Он выпал из руки, когда стеклянные осколки ударили в лицо. Правда, пистолет — лишняя тяжесть, помеха, патронов все равно не осталось. И все-таки… Он офицер, и это его оружие. Иван застегивает кобуру.

Уже на берегу он вспоминает, что забыл стереть надпись с маяка. Снова лезть вверх, по камням?

…Идеальный летчик смотрит сурово и настороженно. Они вместе плыли сквозь ночь, вместе мерзли и вместе умирали на холодном острове. И все-таки идеальный летчик не хочет ни в чем проявлять снисходительность. Может быть, это потому, что они оба одно целое?

Оранжевый, надутый воздухом спасательный жилет лежал на берегу. На резиновых боках белесые разводы соли — он пробыл в воде немало часов.

Среди хаоса серо-зеленых камней, бревен и сучьев яркий жилет выглядел таинственным существом, выброшенным на берег из морских глубин. Откуда он приплыл? Где человек, потерявший жилет?

Бездушный резиновый предмет немее рыбы.

Жилет обнаружили с вертолета в сумерках, у мыса Тинского, на северном берегу Губы.

И теперь руководитель поисковых партий майор Проскуряков рассматривает находку.

В порту небольшого рыбацкого поселка Урга, ставшего центром поисков, — повсюду летчики и моряки из поисковых групп. Сегодня им отданы пристань, катера, лодки, телефоны и рации.

Все взволнованы неожиданной находкой. Несомненно, это жилет Куницына. И не так уж он нем, как может показаться. Внимательным, пытливым глазам он расскажет многое.

Жилет наполнен воздухом — значит Куницын приводнился благополучно.

Резина не проколота, ремни не разорваны, а расстегнуты аккуратной, спокойной рукой — значит Куницын снял его, когда он стал ему не нужен.

Проскуряков задумался. Когда же сбросил его Куницын — сразу после приводнения или спустя несколько часов? А может быть, он снял его после того, как выбрался на один из островов?

Если жилет совершил такое большое путешествие, то почему его не заметили раньше ни с вертолета, ни с катеров? Этот район был прочесан вдоль и поперек.

Звонит телефон.

— Обнаружен бак с самолета. У мыса Тинского.

Новая находка вертолетчиков, кажется, рассеивает сомнения. Бак обнаружили недалеко от жилета. Бак тяжелый, он не мог приплыть издалека.

Проскуряков смотрит на карту.

Залив острым клином — с востока на запад — вдается в сушу. К южному берегу залива Куницына не пустил ветер. Острова осмотрены. Остается одно из двух: либо он доплыл до северного берега, либо шлюпку унесло к открытому морю.

Значит, надо искать на берегу. А в море пойдут катера.

БЕЗМОЛВНЫЕ КОРАБЛИ

Он снова плывет, подгребая веслами.

Вода стекает со шлемофона и мешает смотреть. Он вытирает лицо ладонью.

От камней удалось отбиться, два раза погрузившись с головой. Скамеечку пришлось выбросить; из-за нее-то шлюпка и опрокинулась.

Зато веселки помогают: как раз по руке. Теперь можно будет передвигаться быстрее, чем раньше.

Остров остается позади. Маяк еще виден — страшно смотреть на этот слепой маяк, уходящий в ночь. Вода слабо мерцает, свет дня не совсем погас.

Иван проплывает мимо большого, торчащего из воды камня, похожего на парус. Память вдруг с резкой отчетливостью нарисовала картину прошлого: Геленджик, стремительный бег глиссера, обрывистые, нагретые солнцем берега и косо выступающий вдали плоский огромный камень — «скала Парус».

Шлюпка полна леденящей воды. Он и не пытается ее вычерпывать — бесполезно: днище протекает.

Желудок схватывает резкой болью. Бросив веселки в шлюпку, Иван на минуту перестает грести. Он достает нож, открывает зубами лезвие и отрезает маленький кусочек ремня. Пробует жевать.

Ощущение такое, как будто в горле застрял камень.

Темнота и туман. Шлюпка все время словно упирается в плотную стенку, и стенка гребок за гребком отодвигается все дальше и дальше. Кажется, повсюду, на сотни, тысячи километров, пространство заполнено этой зыбкой массой и нет нигде ни людей, ни берега.

На острове была определенность. Была хоть опора под ногами. Был маяк — пустой, погасший, но построенный людьми: напоминание о том, что помощь недалеко. Там было призрачное ощущение, что он находится под защитой.

Вернуться?

Найти остров теперь так же трудно, как и побережье. Да и не вернулся бы, нет.

Куницын то и дело разминает ноги — пока еще они подвижны.

С того часа, как раздался последний выстрел в маяке, ясное сознание вновь вернулось к нему. Он должен постараться сохранить его.

Главное — никакой слезливости, сожалений, тоски.

Вот спасительный путь — вспомни Зиганшина, четверку отважных на дрейфующей барже. Им было не легче. И продержались они сорок девять дней. Сорок девять дней!