Кошкин дом - Илья Спрингсон Страница 11

За Миху очень переживаю, 20 лет ему светит, не могу себе это даже представить.

В 507 девчонка одна сидит, Василиса, статья 205, часть 2. Говорят, что её сгноят в дурке с такой делюгой. Она знает английский. Зачем теперь ей английский?

Да тот же Пушкин, сколько его на общем там продержат? Такого дурака с такой статьёй?

Вокруг эта мерзость ожидания, она повсюду, и как её преодолеть, не знаю. Только время стоит вообще. Только темно всегда за окном. Только всё так глупо…

Как не сойти с ума?

15.12.10.

Миху опять на суд повезли. Теперь задолбают его. За ним приходят в 6 утра и ведут одного, говорят, что это инструкция свыше.

Утро пришло в тюрьму невидимым рассветом и вот уже пошло движение и жизнь. Собаки, продольные, баланда…

Очень тоскую по Насте. Зима во мне. Внутри меня идёт жёсткий снег и падает на что-то тёплое во мне, падает и обжигает колючим холодом и тает.

Тает, не приходя, время, тает во мне снег. Зима юности. Весна меня. Вечная весна меня.

16.12.10.

Течение воды, месяц света и чистоты, пугающая тайна одиночества. Колючая проволока внутри и шарканье ног, хлопанье локалок и звон ключей. За окном потеплело, хотя ночь была холодной. С общего корпуса прислали нам маляву, спрашивают, что с нами, куда мы все пропали и как мы. Куда мы пропадём? Здесь мы. Сидим и ожидаем одиночество.

Беспокойство там у них на общем корпусе…

В хатах по восемь труб, ни одна не работает, так как заглушек менты наставили, пашет только связь 3G.

Хоть бы нам трубу заслали, у нас-то заглушек нет.

А Василиса-то оказывается «непризнанна». Я вчера с ней переписывался, она говорит, что слава Богу, не признали, теперь дадут лет 10, а то бы сгноили.

Сгноили за то, что много народа на тот свет ушло, в том числе и с помощью этой тёти. Взрыв на Парке Культуры, в метро и на Лубянке. Что-то она там помогала нести… 21 год ей. Ничего страшного, говорит, выйду, там в Чечню уеду, в снайперши запишусь. Буду, говорит стрелять. Дура.

17.12.10.

И не лепить из себя святого великомучанного Иуду Искариота, сына Цезаря и пресвятой Богородицы. И послать богу богово, а хую хуево и вдоль и поперёк перекрестясь оставаться до рассвета, до отчизны и воды, дожидаясь чумы, как спасения, Осанна!

Всем сердцем благославлять своё сумасшествие. Снизойди до меня, смилуйся, Бог человеков ибо царствие твоё и на земле, и на небе, и в тюрьме.

Открой мне ворота свои и пусти сначала всю мою беззащитность, потом кроткость и застигнутость временем, затем святость и голод, а только уж потом запускай вовнутрь меня ебанутого, потому что не нужны мне более оковы, я стал как хлам. Просто я есть. И ты смирись с этим, Господи.

Кажется, что я никогда не вернусь на свою землю.

3 часа дня.

Пушкин жрёт суп. Ему хорошо. Я стараюсь поспать, но состояние моё настолько интересное, что приходится записывать. Очень ценная штука – ручка с тетрадкой. Тетрадка теперь синяя, зелёную пока тормознул.

18.12.10.

Кажется, что я никогда не вернусь на свою землю.

Проклятые думки-воспоминания не дают спать. В тюрьме на удивление тихо. 3 часа дня. Христос умер в 3 часа дня, насколько я помню. Проклятая память, как она неуместна здесь.

Память и страх.

Теперь предстоит начинать жизнь с другого конца.

Пушкина заказали на этап. Кто теперь будет убираться?

Смешные у вас сроки, говорит Миха, ну год-два и всё, а потом новая жизнь. С нуля.

Это в моём стиле: всё просрать, пережить какой-нибудь полный пиздец и начать всё заново. Главное послать на хер всех, кто осуждал меня, ни в коем случае их не касаться.

Под окном проехал автозак, остановился и просигналил три раза. Пушкин поехал. Менты конвойные завели такой обычай прощания с тюрьмой.

Очень холодно на улице. И в тюрьме не жарко, спим одетые и на мне, поверх одеяла, ещё куртка. Вадим на этой неделе не приезжал, наверное нет денег. Нет связи, поэтому остаётся томиться без информации и, кажется, что пролетела вечность от последнего разговора с Настей, а посмотрел свои записи – всего 20 дней. Нет трёх недель.

Как это странно, Господи! Дни летят как минуты, а минуты как года.

Миха всегда говорит о прошлом в настоящем времени. Я, говорит, покупаю что-то там-то, а хожу в такой-то ресторан. Не «покупал» и не «ходил».

У меня всё наоборот, я живу потерянным прошлым. Жизнь идёт, а время подвисло. Просто перезагружается что-то, потому что в этот раз я обманул свою смерть. Я чувствовал её, слышал, как она дышит, и я точно знал, что это она. Было четвёртое августа, и я должен был умереть. Мне даже сон накануне приснился (или бред), что я вижу свою свежаковую могилу, а на ней фанерка: Кошак Кот. 06.02.1979 – 04.08.2010.

Я жил тогда у Артёма в Крылатском. Это был 13-й этаж. И я спал на балконе. И очень часто смотрел вниз. А ещё у меня был такой бодун, что я хотел в этот низ прыгнуть, но что-то цепляло здесь, не что-то, а кто, и даже знаю кто.

Ну вот. И мне 31 год и в таком же возрасте, таким же образом в 91-м году прыгнул вниз самый любимый мой человек, брат отца, Валерка. Случилось это в Ленинграде, помню, как мы ездили на похороны, и как до этого батя говорил по телефону, а потом сказал мне, что в школу я не пойду, потому что мы едем в Ленинград. Это 19-е сентября 91-го года. 31 год и 13-й этаж.

Сейчас и отец умер. И тоже осенью. Сегодня ровно месяц.

Но я сел в тюрьму. Мне 31 год, через два месяца – 32. Главное пережить этот год, в котором мне 31. Страшный и странный случился у меня этот год.

Путешествие через половину России, концерты, фотосессии, дружба, предательство, любовь. И как венец – тюрьма. Очень нехилое сочетание.

Настя, да простишь Ты меня за этот год?

19.12.10.

Сегодня случилась