Владимир Дружинин - След Заур-Бека Страница 12

После войны были здесь водолазы, осмотрели судно и нашли, что восстановить его нельзя. Разве только на лом годится изуродованный корпус. Так и остался здесь «Меридиан» — напоминанием о тяжёлой године, надгробием для матросов и офицеров, погибших на нём.

Кое-кто с «Меридиана» пробовал спастись вплавь. Но побережье было уже захвачено врагом. В Алуксне обосновался гитлеровский комендант, капитан Зайдель. Впоследствии он был заочно приговорен советским судом к смертной казни за свои зверства.

В поезде, на обратном пути из Алуксне, я начал набрасывать физиономию Зайделя. За точность не поручусь — внешность этого негодяя известна мне лишь со слов одной женщины, дежурной в Доме колхозника, где я остановился. Зайделя-то она запомнила! Его тонкие сухие губы, которые он постоянно облизывал, пудру на щеках, кольца на костлявых пальцах — всё это вдавила ей в память сила ненависти. Зайдель замучил её сына. В тряском вагоне узкоколейки трудно было рисовать, но фигура гитлеровца стояла передо мной, как бы освещённая гневом пожилой женщины, матери партизана. И когда я водил карандашом, у меня было такое ощущение, точно я столкнулся с врагом лицом к лицу.

Кому как, а мне рисование нисколько не мешает думать. Напротив — нередко помогает. С раскрытым альбомом на коленях я подводил итоги своей командировки в Алуксне. Обнаружено ещё одно преступление гитлеровских оккупантов — быть может, самого Зайделя.

До сих пор ничего не было известно о судьбе раненых, которые спрыгнули с тонущего «Меридиана» и выбрались на берег. Народная молва утверждала, что они попали в руки врагов. Но точных данных не было. Теперь завеса как будто приподнялась. Землекопы рыли котлован и нашли останки трёх человек. Судя по обрывкам одежды, один был офицером. Все в Алуксне говорили в один голос:

— Это раненые с «Меридиана».

Я спрашивал, откуда такая уверенность. Мне объяснили, что на месте котлована стоял дом кулака Карху. Моряков закопали у самого дома. А в первые дни оккупации — как раз во время гибели «Меридиана» — у Карху размещался Зайдель со своими, подручными.

На следующей странице альбома вы увидите дюжего парня, круглолицего, со свисающими на лоб волосами. Это один из грабарей, нашедших могилу. Меня поразила чудесная детская улыбка этого великана, и я старался уловить её, когда рисовал портрет по памяти — в вагоне. Почти всегда на лице грабаря была если не улыбка, то отблеск её. Когда же исчезал и отблеск и парень становился совсем серьёзным, невольно думалось, что не поздоровится тому, кто попадёт под его ручищу. Сидя у края могилы, грабарь сказал:

— Эх, жаль, удрали злодеи!

— Плачет петля по ним, — отозвался другой грабарь.

Они пришли в Алуксне на строительство рыбокомбината. На берегу, за дюнами, уже поднялись стены цехов, а здесь, на месте усадьбы Карху, будут коттеджи рабочего посёлка. Строители радовались тому, что война позади, что мирная жизнь снова расцветает на родном побережье, — и вдруг находка в котловане словно отбросила их назад. Оглядывая их, я видел, — каждый думает сейчас и о своих пережитых бедах. Я вспомнил мать, погибшую в Ленинграде во время блокады. Да, в самом деле, тяжело сознавать, что многие преступники ушли от кары и, больше того, продолжают действовать против нас.

— Зайдель, например, жив-живёхонек, — думал я. Он обосновался в Западной Германии и служит новым хозяевам. Попрежнему у него шайка подручных. И, быть может, сейчас какой-нибудь из этой шайки пробирается к нашей границе.

Как вы, наверно, догадались, я ездил в Алуксне не только для того, чтобы дополнить список злодеяний коменданта Зайделя. Полковник Лухманов послал меня с заданием — попытаться выяснить имена погибших. Но это оказалось нелёгким делом. Документов, конечно, не было. Между тем, если не бумаги, то обложки могли бы уцелеть. Но, очевидно, документы остались в руках у гитлеровцев. И значит, тем более важно найти хоть какие-нибудь признаки, позволяющие установить личность. Ведь Зайдель мог пустить в ход захваченный документ, снабдить им лазутчика. И как знать, возможно, этот лазутчик и теперь находится на советской земле.

— Есть основание предполагать, — сказал Лухманов, напутствуя меня, что Зайдель оставил у нас «корешки». Поэтому не упускайте ни одной детали. Как писал один восточный поэт: «Не всякое тёмное пятно в пустыне есть тень камня. Иногда это — притаившийся тигр». Пусть иная деталь кажется вам мелкой, ничего не значащей, — не отбрасывайте её. В дальнейшем она может вам открыть многое.

В меру своих способностей я старался выполнить это указание.

Приехал я в воскресенье и не хотел тревожить Лухманова, но он сам позвонил мне.

— Ничего срочного нет, — сказал я. — Отдыхали бы, товарищ полковник.

— Что-нибудь привезли?

— Кое-что. Очень мало.

— И то хорошо, — сказал он. — Жду вас.

Когда я вошёл к нему… Впрочем, я ещё толком не познакомил вас с Лухмановым. Внешне он ничем не примечателен. Говорят, что профессия накладывает отпечаток на человека. Лухманов, по-моему, представляет исключение из этого правила. Пожалуй, его скорее можно принять за учёного. Да, за учёного, — особенно когда он у себя дома, в своей комнате, где со всех четырёх стен смотрят плотные шеренги книг, а на столе громоздятся тетради с выписками. Тут и синие ученические тетрадки и толстые конторские книги, которые Лухманов особенно любит. Он не пропускает ни одной новой книги по марксистско-ленинской теории, по истории, следит за художественной литературой, за критикой. И вот что самое удивительное, — как он находит на всё время!

Впрочем, когда я вошёл к нему, он не читал. Две девочки-близнецы — Таля и Зоя — забрались к нему на колени, заставив отложить томик Фадеева.

— Ну вот, зайчика вам нарисует дядя Андрюша, — сказал он со смехом, завидев меня. — Попросите его.

Девочки тотчас подбежали ко мне. Но в это время строгий женский голос за перегородкой произнёс негромко:

— Пора спать.

Словно ветром их сдуло. Мы остались одни с Лухмановым. Он пристально разглядывал мой вещественный отчёт о поездке — маленький, потемневший металлический кружок. На нём едва проступала фигура спортсмена, подбрасывающего мяч. Это был призовый жетон — награда волейбольной команде, завоевавшей первенство.

— Больше ничего? — спросил Лухманов.

— К сожалению, всё, — ответил я. — И то странно, как жетон сохранился. Верно, гитлеровцы не заметили его при обыске. Все личные вещи, не говоря о документах, они отобрали у моряков.

— Ясно, ясно, — сказал Лухманов, поворачивая кружок в пальцах. — Он много радости доставил кому-то. Кому — вот вопрос? Надо выяснить, Саблуков.