Юрий Стукалин - Убей или умри! Оскал «Тигра» Страница 13

Как же наше командование после стольких побед в Европе так позорно провалило эту кампанию? Я лично иллюзий давно не питаю, молюсь только, чтобы война закончилась у границ Германии и русские не вошли на нашу территорию. Как бы ни тужилась пропаганда, мало у кого возникают сомнения, что нас гонят с этой земли. Постоянные перебои с продовольствием, боеприпасами, почтой, наконец! Рейх выжимает все оставшиеся соки из страны, пытаясь противостоять натиску русских. Все в Германии закручено в этом дьявольском маховике под названием Восточный фронт. Женщины, старики, дети. Западный фронт доставляет неудобства, но скорее как назойливая муха, не дающая покоя постоянным жужжанием. Здесь, на Востоке, все иначе.

Я на Восточном фронте с самого начала кампании. Радовался первым успехам, первым блистательным победам, был глуп и неопытен. Но уже в ноябре сорок первого года, замерзая под Москвой, даже я понимал, что не учтен один важнейший, решающий фактор! И имя этому фактору — русский. Плевать на морозы! К ним можно привыкнуть, их можно перетерпеть. План «Барбаросса» был почти идеален. Мы вихрем пронеслись по Советскому Союзу, и никто не рассчитывал зимовать тут. Многие солдаты сдавали шинели в обозы, и жалели об этом в декабре, обматываясь тряпьем и газетами. Мы наткнулись на стену. Безоружную, малограмотную, полуголодную, но твердокаменную стену! Красная Армия быстро училась на своих ошибках, иначе Третий рейх давно бы делил эти громадные территории на жирные куски. Я видел много атак иванов. Создалось впечатление, что тут не переводятся люди. Советское командование расточительно, но оно добивается своих целей. Русских как песчинок в пустыне. Ни одна песчинка не имеет ценности, но если вас завалит кучей песка, попробуйте выбраться. Она просто погребет вас под собой, и вы сгинете под ее тяжестью. А если эти «песчинки» еще и дерутся так самоотверженно, упорно и свирепо, если они готовы ценой собственной жизни остановить вас, никакая армия, никакое оружие не поможет. Однажды наступит миг, когда они переломят вам хребет. Уже тогда я понимал, как нас обманывали, когда говорили, что на Востоке мы столкнемся со стадом безропотных скотов, подчиняемых жидо–большевистской гниде, и победа будет легкой. Скоты так не воюют, не защищают с такой яростью свою землю.

А потом начались поражения. Страшные бои в Сталинграде, где мне посчастливилось не участвовать, показали нам всю ничтожность обещаний берлинских бонз. Я вдоволь наслушался душераздирающих рассказов тех немногих бедолаг, которым удалось вырваться оттуда. Сотни тысяч наших солдат в Сталинграде были преданы верховным командованием, брошены на растерзание русским, доведены до отчаяния голодом и лютыми морозами. Пока бонзы отсиживались в тепле, наши обезумевшие от голода солдаты жрали вареные в котелках ремни.

Но мне придется и дальше воевать. И не потому, что присягал на верность фюреру. Мне глубоко на него плевать. Я больше не верю ему. Мне придется сражаться, чтобы не дать русским возможности прийти на мою землю и добраться до моей семьи. После того что мы сделали с их страной, будет ли нам пощада, когда мы проиграем? У меня было много времени подумать над этим, поставить себя на их место. Я бы не простил. Стер бы всех с лица земли, не оставив ни одного города, ни одной деревушки, ни одного дома. В этой войне нет правил, и не будет их до ее конца. Нет таких понятий, как воинская честь. Я могу назвать лишь несколько человек среди известных мне офицеров, имеющих хоть небольшое представление об офицерской чести. Капитан Бауер один из них. Будет жаль, если он погиб в сегодняшнем бою.

Прячась за деревьями, добираюсь, наконец, к краю леса и внимательно осматриваю через половинку бинокля наши прежние позиции. Поле перед ними усеяно трупами и сгоревшей техникой. Солнце уже скрылось, в небе повисла полная луна. Слабая надежда, что полк удержался, исчезает. Из траншей доносятся звуки аккордеона и пение. Иваны празднуют свою победу. В небо взлетают осветительные ракеты, и я хорошо вижу зеленые каски. Странно, но жгучей, испепеляющей ненависти к врагам я не испытываю. Война есть война. Она давно притупила мои ощущения. Вероятно, защитная реакция, чтобы не сойти с ума.

Русские мне настолько хорошо видны, что могу снять любого из них, но делать этого не стану. Выдать себя, а потом бегать от них по лесам? Бессмысленное и опасное занятие. Штайнберг наверняка бы подстрелил парочку. Но потому я еще и жив, что не Штайнберг.

Итак, я нахожусь в русском тылу. Чтобы пройти к своим, придется топать в обход траншей по лесу, а это огромный крюк. Ко всему прочему, мне неизвестно, насколько далеко русские отбросили наши войска. Если они отступили, я найду их быстро. А если в фон Хельце заговорил разум, и он поспешно уводит войска на запад? Вот тогда положение мое действительно незавидное, и придется плутать по этим опасным дебрям черт знает сколько времени.

Лес наверняка кишит патрулями иванов, зачищающих его от не успевших отойти остатков наших войск. Время явно работает не на меня, а потому пора двигаться. Чем скорее догоню своих, тем лучше. Поскольку мы обретаемся в этих краях уже пару месяцев, я неплохо ориентируюсь в округе без карты. Мысленно прокладываю маршрут и, тихо ступая, возвращаюсь в лес.

Глава 9

Несколько раз натыкаюсь на небольшие группы русских солдат, но без труда обхожу их. Однажды все же пришлось затаиться. Иваны двигались в ночи так тихо, что я заметил их в последний момент. Красноармейцы прошли как раз там, где бы через минуту оказался я, не задень случайно кто–то из них ветку. В тусклом лунном свете, пробивающемся сквозь кроны деревьев, мне удалось разглядеть их хмурые, сосредоточенные лица. Это были ветераны, имеющие боевой опыт, поучаствовавшие во множестве сражений, а потому представлявшие серьезную угрозу. Такого противника нельзя недооценивать. Меня они не заметили и проследовали дальше, а я еще несколько минут стоял, вжавшись в ствол дерева и боясь шелохнуться. Однако больше никого не появилось.

Проглотив таблетку первитина и допив из фляги остатки воды, продолжаю путь. Я уже достаточно удалился от опасной близости наших бывших позиций, когда небо заволокли облака, скрыв луну и звезды. Стало совсем темно, не видно ничего на расстоянии вытянутой руки. Можно сверять путь по компасу, но идти вслепую, зная, что вражеские патрули снуют повсюду, крайне неразумно. Возможно, к утру русские успокоятся и пробираться станет легче. Решаю воспользоваться ситуацией и отдохнуть. Зарываюсь в кустах, накрываюсь маскировочной сетью. Вдали иногда постреливают, в ближайших зарослях шуршат мыши. В первый год войны я выматывался так, что мог спокойно спать даже на танке, идущем в бой и стреляющем на ходу. Бывало и такое. Теперь все иначе. Война и профессия научили меня спать чутко и просыпаться в заданное время. Вот и сейчас открываю глаза за час до рассвета.